Максим Форост - Вперед, государь!

— Как-то раз в Хорасане… В общем, румиец, я не советовал аль-Фадлу туда отправляться. Зачем лишний раз гневить халифа? — Ибрахим откашлялся, видимо, выбирая, что можно говорить, а что нельзя. — Аль-Фадл сердился на меня, он думал: я предал его и переметнулся… В Хорасане, он целый месяц не звал меня, а однажды вдруг вызвал. Я вошёл в шатёр — веришь ли, колени дрожали, как хвост у овцы. Ведь он искал изменника, того, кто донёс на него халифу, а я, как-никак, начальник охраны. «Мир тебе, — говорю, — и благословение от Аллаха». Молчит. Кусает усы и глядит в сторону. Я простился с жизнью, румиец. Кругом не было никого, кроме новых бойцов из местных персов. «Хвала, — говорю, — Аллаху, что Милостивый продлил твои дни, о аль-Фадл». Молчит! А я-то в тот день привёз ему собранный со всей провинции харадж, земельный налог. Молчит, и вдруг поднимает на меня глаза, и глядит, не мигая. Как змей. И вдруг говорит: «Ты придержи-ка свой страх, Ибрахим. Ты и так целиком в моей власти. Только это и заставляет меня сдерживаться!» 16 16 Подлинные слова аль-Фадла, сказанные Ибрахиму в Хорасане. Приводятся в хронике ат-Табари, IX в. Потом засмеялся одним горлом — без смеха в глазах — да и подарил мне весь собранный харадж. Помиловал. Ты спрашивал, что за человек аль-Фадл…

Они перешли реку и сошли с моста на берег. Рядом лежала площадь халифского дивана, чуть поодаль — высились дворцовые крепости халифа и Бармакидов. Ближе к дворцам стало больше охраны из хорасанских каранбийцев.

— Аль-Фадл повелел мне ехать вместе с ним в Балх, в главный город Хорасана, и дальше в Ноубехар. Оттуда аль-Фадл и привёз этих, — он брезгливо кивнул на аль-Карх, — китайцев.

— Из Балха? — остановился Евтихий. — Но женщина упоминала Самарканд.

— Ну да, остальных пленных держали в Самарканде. Это ещё при деде аль-Фадла, при Халиде ибн Бармаке… — Ибрахим поперхнулся. — Я хотел сказать, при великом халифе Абу-ль-Аббасе, первом из Аббасидов, — поправился он благонамеренно, — был военный поход из Хорасана, когда пленили много китайцев. Их разделили — одних увезли в Самарканд, а малую часть — в Ноубехар к Бармакидам.

В греческой голове Евтихия что-то как будто щёлкнуло. Он замер, разглядывая причудливую мозаику в орнаментах дворцовых стен и куполов. Чужие персидские слова сложились и обрели верный перевод.

Как там сказала несчастная китаянка? «Потом жили в Балхе, в начале весны… и уехали». Начало весны — nowa behara , новая весна. Ноубехар.

— Ибрахим, я должен немедленно поговорить с матерью той девчонки, с матерью Бедр аль-Будур.

— У неё нет матери, — насторожился Ибрахим.

— Кто же недавно дважды выдавал её замуж?

— Как кто? — Ибрахим малость опешил. — Конечно, Зубейда, жена халифа и её мачеха.

11

«Зубейда (Ситт-Зубейда). Жена халифа Харуна ар-Рашида. Представительница самого влиятельного арабского рода Хашимидов, правнучка родственников пророка Мухаммеда. Нередко упоминается в фольклоре наряду с ар-Рашидом. В действительности многие годы сохраняла огромное политическое влияние в Халифате…»

Дорожку в саду павлин перебежал, красиво вытянув шею. Кто-то из гулямов-евнухов прикрикнул на птицу и прогнал её. В саду Зубейды гнулись от плодов персиковые деревья и сладко пахло раздавленными фруктами. Вооружённые евнухи зорко следили, чтобы Евтихий не приближался к жене халифа ближе чем на пять шагов.

— Вообще-то, Ситт-Зубейда, я хотел говорить о важном деле, — заметил Евтихий, посматривая на сабли гулямов.

— Только при них! — отрезала Зубейда. — Я же женщина, — добавила она вполне убедительно.

— О важном и тайном деле, — попробовал он настаивать.

— Можно и о тайном. Гулямы не понимают по-персидски, они — арабы, как и я.

Чадра закрывала Зубейде нижнюю половину лица и плечи. Поверх чадры блестели глаза, это был решительный взгляд не молодой, но, видимо, достаточно ещё красивой женщины. На бровях и ресницах — ни крупинки сурьмы или теней, зато высокий лоб обвит золотой диадемой. Золото сверкало на её пальцах и запястьях, звенело на ушах и на шее.

— Ситт-Зубейда! — приступил Евтихий. — Я приглашён Мусой аль-Бармаки, чтобы исследовать обстоятельства известного тебе дурного происшествия. Мне требуются твои commentarii… соосмысления, соразумения… — Евтихий искал подходящую замену латинскому слову, — твои рассуждения об этой истории с визирем Джафаром и его сомнительным браком с Бедр аль-Будур.

— Сомнительным?! — возмутилась Зубейда. — Что тут сомнительного?! Я решила выдать подросшую дочь одной из мужниных наложниц за визиря моего мужа. Что ещё делать с этой девчонкой? Кроме того, это приблизило Джафара ко мне — он же мой соперник. Во влиянии на мужа, и не только во влиянии, — кажется, Зубейда небрежно усмехнулась. — Я торопилась устроить их брак, пока мой муж не вернулся из Мекки, а тут появилась эта китайская старуха с подносом драгоценностей и взялась мусорить золотом! Муса и аль-Фадл с ума от неё посходили.

— То есть китаянка из аль-Карха внезапным своим приходом сорвала твои намерения? — подытожил Евтихий. — Понимаю. Она и в самом деле принесла так много золота?

Зубейда выбросила вперёд руку, обвитую как цепями связками золотых динаров.

— Смотри, румиец! На её деньгах — человеческие лица. Ислам не велит пускать в оборот такие монеты.

С монет смотрело округлое женское лицо. Евтихий резко подался вперёд, чтобы разглядеть без ошибки. Это был лицо императрицы Ирины в царском уборе. Откуда здесь динарии константинопольской чеканки? Но стражи-евнухи уже заворчали и тычками под рёбра отбросили Евтихия от рук жены халифа.

— Эй, осторожнее, румиец! — Зубейда засмеялась, но как-то странно и досадливо. — Осторожнее, не то они сделают тебе некое урезание, и ты сможешь часами беседовать со мной с глазу на глаз, пополнив их гвардию!

Зубейда медленно пошла по дорожке сада. В пяти шагах слева от неё двинулся под надзором гулямов Евтихий.

— Думаю, Бармакиды сходили с ума вовсе не от блеска румийского золота? — предположил Евтихий. Зубейда промолчала. Потом всё же пояснила:

— Мне кажется, они были изрядно напуганы самим появлением этой старухи. Они попросту тянули время, выжидая два месяца. Им было выгодно рассорить меня с Джафаром. Но я настояла на свадьбе, и визирь сыграл её с мужниной дочерью. А в первую ночь, — Зубейда вдруг понизила голос, хотя прежде сама уверяла, что евнухи не знают персидского, — был какой-то хлопок в их спальне. Хлопок, точно надули и разодрали кожаный мех. Или нет, — она поколебалась, — точно лопнул медный кувшин, из которого вытянули весь воздух. По утру второй хлопок раздался за рекой в квартале шиитов.