Максим Форост - Вперед, государь!

— Твоя земля? — осклабился жрец. — Ты это говоришь, а смотришь на Иолк. Смотри же, смотри на его развалины! Смотри на опустевший город тех, что отвернулись от Старых богов и умерли! Хочешь ли, чтобы земля перестала быть твоей?

Позади Акамира жители плотно обступили княжеских воинов. А те, положив копья, высматривали, договорится ли их князь со жрецом или нет.

— Волхв, — Акамир через силу выдавил, — прикажи русальцам не сдерживать моих людей, как будто они твои пленные. Кощ Трипетович! — он принудил себя произнести его имя с отчеством. — По законам предков я всегда сам приношу богам жертвы. Принести ли мне в жертву своего коня, Кощ Трипетович?

Кощ медленно покачал головой:

— Нет, княже. Времена изменились. Могучие боги объявили мне волю. Ты в жизни не совершал таких треб, какие предстоит совершить! Я не допущу к этому ни тебя, ни твоих людей, княже, — вдруг выговорил Кощ, — ибо ты осквернён. В твоём кругу есть греки и те, кто отрёкся от Старых богов.

Акамир снова закусил усы, а Кощ мрачно наклонил голову, показывая, что разговор окончен. Князь, не простившись, вернулся к своим людям. Море, налетев волнами на берег, опять оросило его холодными брызгами.

15

Склавиния под Иолком

Вечером тень Пелеонской горы затопила склавинию. В дымы костров врезались снопы искр, пламя трещало, а искры сеялись в небо и таяли. У костров извивались русальцы и голосили местные жители в масках с точёными рогами и мочальными бородами.

— Они будут петь и плясать до рассвета, — морщился Потык.

В непривычной славянской одежде Евтихию было тесно и неудобно. Ещё было жаль расстаться с греческой дорожной шляпой. Зато с бородой на щёках — Евтихий в пути не касался бритвы — он мог вполне сойти за варвара.

Искры прочерчивали небо. Изредка душу мутил перебор гусельных струн. Три истукана стояли вдоль взморья в полёте стрелы друг от друга, славянские идолы в знакомой манере — грубые, нескладные каменные фигуры. Евтихий силился понять, кого они изображают — мужчин или женщин.

— Потык, у велесичей праздник? Или это особое действо? Чрезвычайное?

Потык не ответил. Михайло непрестанно оглядывался, кого-то ища среди жителей.

Евтихий определил: дальний идол изображал Ладу, а ближний Лелю. Обе фигуры — женские. Но у дальней преувеличены грудь и живот, а ближняя истончена как подросток. Сполохи костра освещали маловыразительные лица. Третий истукан напоминал не человека, а зверя или ящера, грызущего хвост. Это Ящер Ягор. Таков волчий пастырь и змей подземелий.

— Потык, — Евтихий преодолел ползущий по спине холод. — Объясни, почему гусли — jarówchaty ? — он всматривался в скачущих русальцев, выискивая, кто из них перебирает холодящие душу струны.

— А? Какие гусли? — Потык резко оглянулся. — Явóрчатые , встарь говорили явóрчатые , это после всё исковеркали! Кленовые, значит. Дерево такое в лесу — клён-явор.

— Так-так, — соображал Евтихий. — Явор… Что значит — jawor ?

— Сильный, могучий, — князь Потык раздражался.

— В свите Акамира некий северянин всё произносит на свой лад, он говорит « wo » вместо « gho ». Потык, это не явóрчатые гусли, а ягóрчатые . Гусли дзяда Ягора, понимаешь?

Скачущие в рогатых масках русальцы, притоптывая у костров, затянули в вечерних сумерках песню:

— О чём они поют, опять про дзяда Ягора? — оборачиваясь, спросил Евтихий.

— Нет. Они же в масках козлищ, — отмахнулся Потык. — Это — « страдания », ну, песни такие, русальцы изображают плач приносимого в жертву козла.

— Неужели? — Евтихий не дрогнул ни одним мускулом. — Ну, прямо греческая трагедия, театр бога Диониса, точь-в-точь.

— Морена! — Потык вдруг кинулся через площадь, и пыль полетела из-под его сапог.

Морена вышла из-за изгороди, только что появилась в белой ритуальной сорочке без пояса. Увидела Потыка и метнулась в сторону.

— Стой же, Морена! — дощатая изгородь сотряслась, Потык налетел на неё плечом. Морена взвизгнула и вывернулась из-под его руки. Рукава сорочки распустились до земли и взлетели к небу. Морена вытаращила глаза, заслонилась руками и закричала:

— Потык, Потык! Сбегутся русальцы, не трожь меня!

Князь Михайло замахнулся раскрытой пятернёй, Морена зажмурилась, но Потык рубанул рукой в воздухе. Над кострами у взморья взметнулись снопы искр.

— Беги, зови всех, Лебедь Белая! — то ли вскричал, то ли простонал князь Потык. — Эх, наказал меня Бог женою-язычницей. Зови волхва-полюбовника, пусть отрежет мне голову или зароет меня живьём…

— Нет, не полюбовника, — Морена оправдывалась, — нет, он только усыпил тебя, — она на шаг отскочила от Потыка, рукава сорочки взметнулись лебедиными крыльями. — Ну, почему ты опять здесь, Потык? Уходи же, прошу тебя. Ты всё испортишь!

— Испорчу? — князь шагнул ближе и задохнулся. — Мешаю? Что — силою увёз тебя жрец? Силою — да?

Морена отскочила, затравленно озираясь. Увидела поодаль русальцев и осмелела. Стрельнула на Потыка узкими глазами, выпростала из рукавов руки, подхватила непокрытые свои волосы и выпалила:

— Мешаешь, Потык! Прежде всё портил, так и теперь портишь. После тебя Старые боги гневаются и требуют большего!

— А где мои Леля и Иоаннушка?! — Потык взревел и кинулся к ней. Морена отскочила ещё дальше и опять выкрикнула:

— А их выбрали Старые боги! Уйди, Потык, не лезь не в своё дело. Дай хотя бы детям стать жрецом и жрицей тех, от которых ты отвернулся.

— Это мой Иоаннушка-то — жрец? — князь Потык захохотал с горечью, ладонью утирая на щеках то ли слёзы, то ли поднятую с земли пыль. — Мой Иоаннушка, да?

Задребезжали гусли, русальцы в масках козлищ запели, исступлённо скача и притоптывая. Языки костров высвечивали мёртвые лица богов.

— Морена, — взмолился Михайло Потык. — Где они заперты? Лебедь Белая… — он молил её. — Выпусти их, прошу. Ай, да чтоб этому Кощу Трипетовичу пусто стало!

Морена затрясла головой так, что волосы заметались по плечам:

— Нельзя, Потык, никак нельзя. Могучие разъярятся и захотят чего-то пострашнее. Не гнался бы ты за нами, так всё и прошло бы спокойно. Смирись, Потык! Леля с Иоаннушкой предназначены им. Склавины от Пелопоннеса до Фракии будут петь про них песни!

— За что, Лебедь Белая, за что? — князь Михайло спросил сухим и севшим голом. — За что ты сделала Додолой мою Лелю, а? Кому нужно, чтобы она стала живой куклой?