Максим Форост - Вперед, государь!

— Не двигайся! — Евтихий плечом придержал дверь. На полу разлита вода, рассыпаны порошки трав, опрокинуты бронзовые чарки. В печи теплятся угли. В доме темно и жарко.

Морена заметалась и на какой-то миг застыла, стоя в полуобороте.

— Не двигайся, — повторил Евтихий. — Теперь зажги огонь. Медленно.

Морена скользнула вдоль печи и, оглядываясь, сунула пучок лучин в угли. Те затрещали. Она тут же выхватила пучок и, закрываясь огнём, отпрыгнула в сторону — к окну, чтобы прорваться к двери.

— Ни с места, говорю! — Евтихий захлопнул за спиной дверь и перехватил её руку с факелом, другой рукой ухватил Морену за плечо и с силой развернул к себе. Она боролась и попыталась ткнуть огнём ему в голову. Сжав запястье, он отвёл её руку как можно дальше. — Теперь отвечай, Морена, я буду спрашивать.

— Ne wem, ne pytaiu grechesku rech, sudar ! — вскрикнула Морена.

— Не лги, ты понимаешь и говоришь по-гречески, — оборвал Евтихий. — Не лги, Lebid Belai . Ведь так тебя называют?

Одна лучинка в её руке обломилась и с шипением упала на глиняный пол. Морена сдалась.

— Плечо отпусти, грек, — она, поморщившись, прошипела. — Больно же… И руку, руку отпусти.

Он отобрал у неё факел и несильно подтолкнул к печи. Загородил ей путь к выходу.

— Ты давно знаешь жреца? Отвечай, — он качнул связкой горящих лучин, огонь выхватил из полумрака лицо Морены. Её испуг быстро прошёл.

— Ведь я-то узнала тебя, грек, — Морена чуть коверкала речь на славянский лад. — Ты с Потыком гулял в питейном доме-то, и тебя-то Лелька провожала вон из склавинии. Так чего тебе здесь надо-то, грек? — Морена выкрикнула, подалась вперёд, глаза блеснули: — Поняла! Ты и есть слуга греческой-то царицы!

— Вот как? — Евтихий не упускал ни одного движения. — Коща Трипетовича предупредили? Хорошо. Кто обо мне донёс? Ладно, я знаю. Никифор Геник и его люди из Филиппополя.

— Ne wem grechesku rech, — Морена упрямо сжала губы и с сожалением поглядела на факел.

— Сколько времени ты знаешь Коща? Быстро! — он шагнул на неё, оттесняя её к печному пристенку. — Ну! — пугая, он замахнулся огнём.

Та охнула и закрылась руками:

— Давно, семь лет, с девичества, я-то не помню!

— Откуда он взялся? Ну! — огонь снова высветил её лицо.

— С севера, из Фессалии, я-то не знаю! — она наткнулась спиной на пристенок с парой несбитых чарок. — Грек! Не делай ему ничего дурного — он велик!

Евтихий опустил огонь, подсвечивая домашний алтарь и сброшенные на пол бронзовые чарки.

— Чем он велик, Белая Лебедь?

— Не греческого ума дело! — огрызнулась Морена. — Кощ соберёт склавинов Эллады. Кощ вернёт Старых богов. Это наша страна, а не греков.

— Для этого понадобилась семья князя Михайлы? Ну!

— Нет! — взвизгнула Морена и замотала головой. — То есть, да. Нет, не для этого.

— Быстро отвечай, — Евтихий шагнул к ней, снова ухватил за руку и развернул лицом к алтарю. — Час назад жрец был здесь и волхвовал над чашками. Не верю, что колдовством он собирал элладских склавинов. Говори, зачем тебе князь Потык с его детьми! Зачем хоронила его заживо и что натворила с его сыном? — Евтихий встряхнул Морену сильнее положенного.

Моренка ахнула будто от боли, Евтихий отпустил её, та отшатнулась и упала рукой на печной пристенок, ловко вывернулась и выскочила на ту сторону печи, за алтарь.

— Всё это Кощ, это Кощ так решил, — она зачастила, — что надо-де посвятить Старым-то богам знатного человека, тогда это-де укрепит да усилит Старых-то богов.

— Если у Старых богов не хватает силы, значит, они не всесильны, и тогда это не боги. А если не боги, то — кто? — Евтихий оперся о печной алтарь руками и наклонился вперёд, к Морене. Та отступила и вжалась спиной в угол комнаты.

— Это Потык всё испортил, — потерялась Морена. — Потык не подчинился Могучим, — она заторопилась, — он уверял меня, что он-де убил… — её глаза расширились в суеверном ужасе, — он-де убил самого Велеса Ящера. Тебе не понять, грек! — она выдохнула. — Ящера нельзя убить, на Ящере стоит мир. Он лжёт… Нет? — она испуганно взвизгнула.

Евтихий встряхнул факелом, и ещё две лучинки, треща, упали с него на печной алтарь старых богов.

— Нет, Потык не лжёт, — Евтихий не спускал глаз с Морены. — Уверяю тебя как христианин, Ящера и Змея можно убить — одним словом, мыслью, движением сердца. Так это Кощ убедил тебя посвятить богам христианина? Отвечай! Поэтому ты не отпускаешь детей князя Михайлы?

— Детей? Лельку с Иоаннушкой? — Морена осмелела. — Угомонись, грек, Лелька с детства посвящена богине, как и я. Ты не знал, грек? Я-то посвящена Яге Ладе-Морене, а Лелька-то — ее дочери.

— А Иоаннушка? — Евтихий резко смахнул с печного пристенка догоревшую лучину.

— Ну что, что — Иоаннушка? — взвилась Морена. — Что ты в этом-то понимаешь, чужак? — она оскорбилась. — Иоаннушка — это ошибка, клянусь. Всё Лелька, Потыкова дочка, она-то вмешалась и всё погубила. Я-то посвящала его, а заклятье-то обернулось проклятьем. Ведь гусли-то, гусли уже звенели, а ребёнок-то к ним восприимчив, нельзя-де было отвлекать его.

Лебедь Белая осеклась, понимая, что наговорила лишнего.

— Заклятые Ягорчатые гусли, — отчётливо выговорил Евтихий.

Морена вскинула к груди руки, в волнении закусила палец, но справилась с собой.

— Нельзя даже произносить это, грек, нельзя! Это слово заклято, заповедано. Оно не для твоего рта! Яровчатые , говори, яровчатые . Да, то гусли Могучего дзяда Ягора.

— Змея-Ящера, которого убил твой муж, — жёстко сказал Евтихий. — А две Яги, мать и дочь, это змеихи помельче, да? Вон, самовилы поют на взморье про лютую змею, что сосёт сердце утопленницы. Это ей ты посвятила дочь Потыка Елену?

— Да пропади ты, грек, сгинь и не вмешивайся, как вмешивалась малолетняя Лелька! — Морена шагнула на него, выходя из-за пристенка. — Дай сюда огонь! — она выбросила руку к факелу, Евтихий отдёрнул свою и отступил на шаг. — Сам Ягор-Велес явился Кощу крылатым ящером и дал ему невиданные gusli-samogudy! — выкрикнула по-славянски. — Они заиграют, а ты запляшешь! Уйди с дороги, чужак! — Морена шагнула к нему, шагнула к огню, и Евтихий, чтобы не ожечь её, отступил к двери.

— Не обожгись, — предупредил. — С этим огнём играют те, кто сам сгорел дотла. Душеньку побереги, — он холодно добавил.

Лебедь Белая сузила глаза и усмехнулась:

— Вы все запляшете. Загремят дзядовы гусли, и завтра же явится из пучин дзяд Ягор.

— Уверена? — остудил Евтихий.

— Я сама волхова и знаю, что говорю! Неведомый звон усыпляет волю. Выпитые травы, пестрящие одежды, дым от курений, затягивающие пляски! Когда воля подчинится Могучим, тогда дзяд Ягор и явится.

— Вот теперь я тебе верю, Лебедь Белая, — Евтихий опустил догоревший факел, бросил его на пол и втоптал в сырую землю. — Внушение, захват личности, управляемый бред. Я это видел, случалось.