Максим Форост - Вперед, государь!

По сторонам тянулись поля, далеко на краю одного поля горело соломенное чучело: славяне справляли весенний обряд. Евтихий взглядом проводил полыхавшее чучело. С него клочьями разлеталась солома, и на ветру развивались горящие рукава белой сорочки.

— Сестрица утонула как Додола, — сжав губы, заключил Евтихий, — а братца заклали как козлёнка! Мачехино жертвоприношение состоялось, не смотря ни на что. Даже на помощь богов. Что это за дьявольские боги, которые глумятся над малыми детьми?

— Не смей хулить старую веру, — прикрикнул Акамир. — Хули своих предков-эллинов, если их мифы тебе не по нраву!

— Кощ Трипетович воспроизводит этот старый миф, — не слушал Евтихий. — Додола должна утонуть, а мальчик-козлёнок должен пострадать. За это нечто пообещало волхву солнце Белой Склавинии. Кощу нужна княжеская семья: брат с сестрой да мачеха-язычница. Всё как в мифе.

Здесь Михайло Потык ожёг коня плетью и унёсся вперёд, давя в груди плач от бессилья. Евтихий с сожалением поглядел ему в спину, долговязый и широкоплечий князь сутулился и тряс головой из стороны в сторону.

— Акамир, вспоминай, — потребовал Евтихий, — где в северных краях близ Македонии и бывших садов Мидаса лежит подходящее святилище? Оно непременно связано с огнём, хотя и необязательно с солнцем.

— Везде, — не задумываясь, бросил Акамир. — Сейчас весна. Весеннее чучело из соломы горит повсюду. Это чучело Лады-Яги, она сгорает в огне, чтобы возродиться в посевах.

— Не то, — поморщился Евтихий. — Где превозносят не просто Ладу-Ягу, но Ягу, сжигающую и сжирающую детей?

Акамир поёжился. Евтихий не упустил это движение. Князь отвёл глаза в сторону и обронил:

— Везде, но… — он замолчал.

— Ты сказал «но», — надавил Евтихий. — Ты знаешь, такое место.

— Морена . Там её называют Ягой- Мореной , матерью смерти. Это в Фессалии близ вашего городка Верия. Но, Евтихий…

Евтихий пришпорил коня, подхлестнул его и скоро нагнал Потыка:

— Князь Михайло! Мы едем под Верию к святилищу Яги-Морены. Архонт Акамир наконец-то понял, где искать твоих сына и дочь.

Понукая лошадь, догнал их разгорячённый Акамир:

— Евтихий! Под Верией не моя земля. Я там не князь! Там не велесичи. Там — друговичи!

— Другубиты? — повторил на греческий лад Евтихий. — Так что ж? Решайся! — он смерил архонта взглядом.

Акамир колебался, крутил на руке петлю из уздечки. Наконец перехватил поудобней рукоять плётки.

— Да — что мне до того? Мне же пообещали, Евтихий. Я стану архонтом Белой Склавинии. Суверенной и вольной Склавинии! Какой она была до треклятого Ставракия. Евтихий, мы едем к Верии. Ведь это правда, что сан римского патриция носит сам Карл, король франков?

Играя плетью, Акамир подстегнул лошадь. Из-за холма появилась ещё одна деревня, обезлюдившая тогда, когда всех увёл в рабство патриций Ставракий.

22

Шестью месяцами ранее

Константинополь, столица Империи

Ставракий — евнух царицы Ирины, патриций и логофет ипподрома. Первое упоминание в византийских хрониках — под 782 годом. В 783 году совершил военный поход против элладских славян от Фессалии до Пелопоннеса. Полководец и дипломат, расчётливый политик, фактический правитель государства. В 784 году сопровождал Ирину в поездке по Греции до городка Верия. К 799 году отстранён от власти молодыми соперниками…

В тот день, когда Евтихий вышел от Никифора Геника, его настойчиво просили пройти дальше и провели в самое дальнее крыло дворца. В особых покоях его ненадолго оставили одного. Там на стенах висели те же гобелены с вышитыми ипподромными скачками.

Немного погодя из дверей напротив, не торопясь, вышел грузный человек в расшитой золотом парче. Так Евтихий впервые в жизни увидел Ставракия. Патриций и евнух отдышался, опершись рукой на спинку высокого кресла.

— Что? — Ставракий задержал на Евтихии взгляд человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. — Этот, как его, Никифор — перехватил тебя? Опередил, мерзавец…

Голос у евнуха был неожиданно низок и глух. Ставракий глядел тяжело и, наверное, ждал каких-то внешних знаков почтения. Евтихий склонил голову и в поясном поклоне коснулся рукой пола. Ставракий удовлетворился.

— Что? — повторил дружелюбнее. — Мерзавец успел наговорить обо мне? Дай я повторю: я-де возил царицу во Фракию и Фессалию, я-де — хищник, я-де домогаюсь престола, хоть бы и не для себя, ну так для своих родственников. Что-то ещё, а?

— Благочестивая августа Ирина вспоминала, как ты привёл её к власти, патриций Ставракий, — выговорил Евтихий.

Евнух довольно покивал головой:

— Да, она это помнит, — он поджал губы. — Я поддержал её, когда все её предали — все чиновники умершего мужа. Она металась без власти, без должного почтения к её сану, она в отчаянии ставила на государственные посты своих евнухов — постельничих и стольников. Других преданных слуг у Афинянки не было!

Он звучно засопел, изображая смех. Евтихий молчал, не выражая ни отношения к услышанному, ни чрезмерного почтения к Ставракию.

— Меня в детстве оскопили, чтобы я не мог прикоснуться к женщине, — вдруг вспомнил Ставракий, — но я сделал для империи больше, чем иной из мужчин. Я водил в бой легионы, я замирил восточные границы, я покорил западные окраины. Я усмирил даже столичный гарнизон, когда это понадобилось. Владей, благоверная царица Ирина! Знаешь, кто был счётчиком ипподрома прежде меня? Изменник Григорий! В день воинской присяги они подняли бунт и потребовали в императоры старшего из пяти братьев умершего царя, покойного мужа царицы. Армия не желала императора-женщины! А царица милостива: царица лишь высекла зачинщиков, а братьев-кесарей постригла в священники.

Евтихий поднял глаза:

— Показным заговором калек ты напомнил об этом нашей августе?

Ставракий невразумительно хмыкнул и усмехнулся. Погрозил пальцем и повторил со старческой настойчивостью:

— Всего лишь высекла одних и всего лишь постригла других. А её сын, войдя в возраст, велел вырвать дядьям языки, а старшего из них — ослепить! Я всю жизнь враждовал с ним. Он отправлял меня в изгнание, а царицу-мать запирал под арестом, всё, что хотел, то и творил. А августа мирилась с ним после каждой ссоры. Это же я настоял на его свержении — мой грех, моя вина! Армия, легионы не прекращали бунты кто за, а кто против молодого императора. Это стало невыносимо. Я заставил, да, я заставил царицу сместить её сына. А уже внешние обстоятельства вынудили меня ослепить его — уже свергнутого! Суди, карай меня.

Ставракий брызнул слюной и замахал руками, гоня от себя воспоминания. Чуть покачнулся — и недовольно пробурчал, когда Евтихий развернул к нему тяжёлое кресло. Ставракий сел. Старчески всплеснул руками: