Лоран Бине - Цивилиzации

Как-то вечером одна старуха шепнула Игуэнамоте, что Супрема решила на заре взять их всех под стражу и что их сожгут, как тех conversos . Старуха была еврейкой, у нее на глазах погибла на костре вся ее семья. Остался только сын.

Игуэнамота поспешила передать этот рассказ Атаульпе. Собрался совет с участием полководцев и Койи Асарпай. Китонцы видели: что-то серьезное происходит между последователями разных вер — всеми этими евреями и выкрестами, морисками, которые притом оставались магометанами, лютеранами, старыми и новыми христианами. Они не вполне понимали, что стоит за всеми этими историями про приколоченного гвоздями бога и почему надо жарить на сале, но было ясно — все это задевает левантинцев за живое, что только подтвердила церемония с кострами.

Продумали план действий. Супрему решено было обезвредить. Как и стражу. Эскорт королевы и Таверы тоже. И всех солдат, находящихся в городе. А раз так, то и всех жителей, ведь предвидеть их реакцию невозможно, но, судя по донесениям разведчиков Кискиса, добра от них ждать не приходилось.

Игуэнамота возразила: не все такие и, кроме еврейской старухи, которая пришла их предупредить, среди жителей найдутся будущие жертвы Супремы.

Койя Асарпай ее не поддержала: раз уж они рано или поздно станут жертвами, незачем делать для них исключение. Да и убить их сейчас будет милосерднее — так они не попадут на костер.

Но Чалкучима заметил, что все эти выкресты, мориски, колдуньи, двоеженцы, иллюминаты и лютеране, кем бы они ни были, — возможные союзники, которых пока что у китонцев нет совсем, и других искать не приходится.

Кискис спросил, как в таком случае узнать, кого трогать не следует.

Игуэнамота предложила простой способ: жест рукой от лица к груди делают только христиане. Это у них на все случаи жизни, а если вспомнить испанцев, которых она знала в детстве, так те особенно усердствовали, когда чувствовали приближение смерти. Зато попавшие на костер не были добрыми христианами, это и вменялось им в вину.

Руминьяви сказал: значит, не будем трогать тех, кто не делает этот жест, и убивать всех остальных.

Атауальпа решил — так тому и быть, по мере возможности.

Всем раздали оружие и тайно подковали лошадей. Все, включая знать, женщин и детей, способных держать топор, приготовились к битве. Не для того они проделали весь этот путь, избегли мести Уаскара, пережили все бури, чтобы в результате их зажарили, как куи на вертеле, или задушили волосатые дикари.

Незадолго до рассвета Кискис подал сигнал.

Сначала разделались с конюхами, затем перебили дворцовую стражу, а священнослужителей и касиков посадили под замóк. Королеву заточили в ее покоях. На солдат напали внезапно и многих успели убить, прежде чем они сообразили, что надо защищаться. У трупов забрали огненные палки. А когда на крики повыскакивали из домов жители, ринулись на лошадях по улицам.

Это была великая резня. Шпаги Толедо и топоры Ламбаеке кололи и рубили, не разбирая ремесла, возраста и пола. Людей резали прямо в жилищах. Кто пытался защищаться, натыкался на клинок, как и все остальные. Некоторые укрылись в храме, который они называли собором. Кискис его поджег. Приколоченный бог на помощь им не пришел.

На робкого юношу, который заговорил с Игуэнамотой, навалились скопом. Он пытался спрятаться под крыльцом, потом во внутреннем дворе, но разъяренный отряд китонцев вытравил его оттуда. Он стал убегать по крышам, поскользнулся и свалился на мостовую. Смерть нагоняла его с воинственным кличем, он это чувствовал. Пука Амару, с которым они столкнулись нос к носу, ударом тяжелой булавы с наконечником-звездой раздробил ему плечо. Но раненый юноша, которого вела жажда жизни, сумел подняться и, точно загнанный зверь, вновь бросился наутек.

Пока продолжалась бойня, Атауальпа явился к членам Супремы. Он спросил, зачем они собирались уничтожить его вместе со всей свитой, — они заголосили наперебой, тыча пальцами в изображение приколоченного бога, висящее на стене. И неистово чертили рукой все тот же знак. Некоторые, как громом пораженные, падали на колени и бились в судорогах.

Он хотел было им объяснить, что бог, требующий жечь людей живьем, какое бы преступление они ни совершили, это дурной бог, ведь тела умерших полагается сохранять, чтобы они могли продолжить жизнь после смерти, так что такому богу не стоит и поклоняться.

Но рядом с ним не было Игуэнамоты, его слова никто бы не перевел, и он решил, что проще их всех казнить, — чтобы выставить их головы напоказ в назидание другим. Священник Вальверде умер, посылая проклятия, содержание которых никто так и не узнал.

Отлучилась кубинская принцесса, потому что хотела проследить, чтобы никто не потревожил предупредившую их старуху. Та жила с сыном в квартале, где почти никого не тронули: китонцы заметили, что здесь не делают жест рукой.

Вдруг до нее донеслись крики, послышался цокот копыт. Кто-то окровавленный бросился к ее ногам, за ним сворой гнались китонцы — их вел за собой рыжеволосый кузнец. Она узнала робкого юношу и велела преследователям оставить его. Пука Амару не собирался подчиняться чужеземной принцессе и заявил: приказ есть приказ — надо выполнять. Но Игуэнамота шагнула навстречу и уперлась грудью в острие меча, который он выставил. Он знал, что трогать ее нельзя, иначе — верная смерть. Поэтому воины с неохотой повернули назад.

Игуэнамота наклонилась к юноше, он еще дышал. Она спросила:

— Como te llamas? [101] Как тебя зовут? (исп.)

— Педро Писарро [102] Педро Писарро (1515–1602) — испанский конкистадор, автор хроники, описывающей завоевание Перу. , — еле слышно прозвучал ответ.

Она решила, что если он оправится от ран — будет ее пажом.

За два часа они убили больше трех тысяч человек.

По возвращении во дворец Игуэнамоту позвали к Атауальпе — нужно было снова переводить. Он велел привести королеву и взятых под стажу касиков и спросил, зачем они собирались его убить; те ответили, что они ни при чем, их втянули в свои дела инквизиторы Супремы; святая инквизиция им не подчинена, а король Карл ни за что не одобрил бы подобное злодеяние, если бы ему сообщили.

Упрекнув пленников в вероломстве, Атауальпа вернул им свободу, и на следующий день город вновь наполнился людьми, всюду были женщины и дети, как будто ничего чрезвычайного не произошло.

Они провели в Толедо еще две недели, и в это время в городе и окрестностях царил полный мир: оживление на улицах не позволяло заподозрить убыль населения, дела велись, рынки гудели, как обычно. Лишь головы священников, выставленные на главной площади, напоминали о недавних событиях.

Но Атауальпа был в ответе за свой народ, и даже если число его подданных теперь не превышало двухсот, он должен был решить, как действовать дальше. Инка приказал сжечь большой зеленый крест, участвовавший в церемонии инквизиторов, но счел, что мудрее будет покуда не срывать бесчисленные изображения приколоченного бога.