Лоран Бине - Цивилиzации

Он напомнил королеве и ее министру Тавере о своем желании встретиться с королем Карлом. Королева ответила, что ее супруг отправился защищать большой город на Востоке, которому угрожает враждебная империя турок, но гонцы уже высланы и сообщат ему об иноземцах.

Следовало ждать, но Атауальпе было известно, что ожидание — злая мачеха: она губит моральный дух войска, особенно когда брачуется с бездействием.

К тому же Чалкучима заметил, что лучше бы все-таки не оставаться в городе, где они только что перерезали три тысячи жителей.

Кискис предложил отправиться навстречу Карлу, но Руминьяви был против: если из бедствия в Лиссабоне и начавшегося у них на глазах хаоса удалось извлечь выгоду, то ситуация войны, когда им ничего не известно ни об участвующих в ней силах, ни о местности, ни тем более обо всех обстоятельствах, таит много неопределенного и опасного — тем более для отряда, в котором далеко не все — настоящие воины, пусть даже так или иначе приняли боевое крещение в борьбе за жизнь, длящейся больше года.

С этим они предстали перед королевой: было условлено, что она даст им аудиенцию — они пожелали, чтобы все атрибуты королевской власти соответствовали протоколу, притом что понятия не имели, какие здесь приняты условности. Атауальпа украсил себя золотым нагрудником и облачился в длинный плащ из белой альпаки, чем впечатлил левантинцев, но первым взять слово не решился. Тогда Игуэнамота сказала, что они отправляются в путь и им нужен охранный лист.

— Adonde? [103] Куда? (исп.) — спросила королева.

— В Саламанку, — ответила кубинка.

Королева бросила обеспокоенный взгляд на своего министра-мумию. Кардинал Тавера поинтересовался причиной такого выбора. Игуэнамота ответила, что они хотят использовать время, пока не вернулся король Карл, для изучения истории и обычаев Кастильского королевства и вообще — Нового Света.

— Barbari student! [104] Варвары учатся! (лат.) — произнес Тавера, закатив глаза.

Как бы то ни было, спорить левантинцам в тот момент не приходилось. Охранный лист был выдан вместе с рекомендательными письмами, адресованными самым видным богословам Саламанки.

К Игуэнамоте пришла старуха, шепнувшая ей об опасности. Она хотела остаться с китонцами, как и ее сын, а с ними — еще два десятка человек. « Cubanos! Cubanos! » [105] «Кубинцы! Кубинцы!» (исп.) — твердила она. Атауальпа, слушавший и не понимавший ни слова, догадался, что для старухи, как и для большинства повстречавшихся им левантинцев, не исключая королеву и кардинала, все они — кубинцы, такие же как их переводчица. Он пожелал знать, почему эти люди хотят идти вместе с ними. Старуха сказала Игуэнамоте, что, как только они уйдут, появятся новые инквизиторы и снова станут их преследовать.

Так Атауальпа получил первое пополнение: несколько затравленных семейств выкрестов, горстка бледных еретиков с горящим — или потухшим — взором и юный Педро Писарро, который был еле жив.

13. Македа

Молодой правитель всегда находил если не цель, ради которой они могли бы забыть о себе, то хотя бы точку, направление, импульс, чтобы объединить своих подданных, направить, придать им сил; вот и это невозможное, немыслимое странствие сначала привело их к стенам Куско, а затем безвозвратно от них отдалило, и, коснувшись было пупа земли, они отправились на самый ее край; но никогда все это не превращалось лишь в бесцельное блуждание — во всяком случае, китонцам ни разу не довелось по-настоящему это осознать, а иначе они один за другим уж верно пристали бы к берегу умопомрачения. В жилах Атауальпы текла кровь Пачакути, она-то доселе и подсказывала ему решения, ведь он еще не был знаком с политической философией левантинца из Флоренции [106] Имеется в виду Никколо Макиавелли (1469–1527). , чей труд только подтвердит, что он настоящий государь — есть у него этот дар, унаследованный от Великого преобразователя, как называли его прадеда.

По пути в Саламанку они остановились у ворот небольшого города под названием Македа. Не сомневаясь, что слухи о резне в Толедо успели распространиться по округе, Атауальпа расположился за городскими стенами и отправил в крепость Кискиса — как всегда, на разведку, а с ним Игуэнамоту, ведь она знала язык.

Жители собрались в храме. Кискис и Игуэнамота, старательно скрыв наготу плащами, стали свидетелями странной сцены, происходившей внутри. Какой-то постриженный, стоя в деревянной клети, наставлял довольно нерадивую аудиторию. Зрелище мало походило на торжественную церемонию, завершившуюся в Толедо кострами: не было здесь ни той пышности, ни суровой значительности.

Постриженного вдруг перебил человек со шпагой на поясе и осыпал его бранью. Игуэнамота разобрала не все, но поняла с его слов, что постриженный не тот, за кого себя выдает. Они начали поносить друг друга и продолжали до тех пор, пока постриженный в своей клети не пал на колени со сложенными ладонями и, подняв глаза к небу, принялся молить бога за него заступиться.

В тот же миг человек со шпагой рухнул как подкошенный, забившись в падучей, у рта его выступила пена. Присутствовавшие при этом левантинцы перепугались и в полном смятении стали молить постриженного снять заклятие. Тот смилостивился, вышел из клети, проложил себе дорогу сквозь толпу и склонился над припадочным. Он коснулся его головы каким-то свитком, произнес несколько непонятных слов, и судороги тотчас прекратились.

Придя в себя, человек со шпагой поспешил засвидетельствовать свое почтение и удалился. Едва это случилось, толпа бросилась к постриженному, протягивая ему медные и серебряные монеты. Все повторяли слово, которое кубинка не понимала: « Indulgencia » [107] «Индульгенция» (исп.). .

Кискис и Игуэнамота были впечатлены могуществом приколоченного бога (если они все правильно поняли, и постриженный именно его призвал покарать обидчика). Они доложили о происшедшем Атауальпе, который, как обычно, не выказал и тени смущения. Однако счел, что правильно будет оценить опасность. Моральный дух его войска и так расшатался, не хватало еще, чтобы его подрывали сверхъестественные и, вероятно, враждебные силы. Но как в этом разобраться? После Толедо Атауальпа хотел, чтобы о нем позабыли, и не собирался посылать за этим постриженным колдуном. Ему нужно было временно ограничить общение с местными. И тут он вспомнил, что к ним примкнули левантинцы.

Юный Педро Писарро, которого Игуэнамота спасла от расправы, понемногу оживал. Вечерами он рассказывал ей предания своей земли, которые она переводила женам и сестрам Атауальпы. Игуэнамота описала ему сцену, которую наблюдала в храме Македы, и спросила, где этот постриженный черпает силу. Педро Писарро внимательно выслушал свою покровительницу и негромко рассмеялся.