Лоран Бине - Цивилиzации

Верховный инка дорого бы заплатил за то, чтобы заполучить папу, которого разжаловал, но Улуч Али подумал, что Вена заплатит больше, и решил, что союзникам не стоит сообщать о пленнике.

«Его святейшество, — продолжал грек, — спросил меня, верно ли, что я учился в Венеции у Тициана, а когда я ответил, что это сущая правда и что учитель всегда был мною доволен, он удостоил меня милости и чести написать его портрет. Слушай дальше, Мигель, самое чудесное впереди! Он обещал, что, если я справлюсь на славу, он сделает так, что меня выкупят, и заберет с собой в Вену, как только доставят золото. Но при этом не может быть и речи, чтобы я бросил тебя одного и без средств в этом аду, — это было бы совсем не по-христиански, поэтому я осыпал его святейшество мольбами и поклялся, что не смогу бросить товарища, ибо остаюсь перед тобой в долгу — ведь это я вовлек тебя в авантюру и отныне ты мне как брат, — так что он согласился на выкуп и для тебя, чтобы ты смог отправиться вместе с нами».

Мигель безмерно обрадовался этим словам; все следующие недели он каждый вечер ждал, когда грек вернется из дома мавра, и расспрашивал его, как продвигается портрет.

Работа завершилась к великому удовольствию святого отца: тот был вполне удовлетворен результатом, ибо благодушие облика на портрете скрывало его суровость и жестокосердие, — но пришлось еще ждать, ибо плата, запрошенная за папу, была под стать его сану и исчислялась неимоверной суммой.

И все-таки Вена заплатила — золото наконец прибыло.

Чтобы доставить святого отца в Венецию, зафрахтовали галеру — на ней благополучно уплыл и портрет, но грек и Мигель остались.

Обманул ли понтифик живописца? Забыл ли про них? Или Вена в итоге отказалась увеличить и без того баснословный выкуп, который пришлось собрать? А может, это Улуч Али изменил слову? Как ни гадай, его святейшество предоставил их самим себе, не попрощавшись с греком, но увез полотно, на котором поднятая рука стала знаком прощания.

Так, благодаря или в силу алчности берберов христианский мир вновь получил двух пап, одного — в Риме, другого — в Венеции. Но это ничего не меняло в судьбе многострадальных Мигеля и Доменикоса.

В довершение всех бед им объявили, что раз никто за них так и не заплатил и сделать это не собирается, их продали Испании.

Горестями своими они поделились с товарищами по плену, и те из них, кто родом был из Севильи или Кадиса, предупредили: Тауантинсуйу нуждается в рабочей силе на серебряных рудниках, самый большой из них, неиссякаемый, называется Потоси [268] Потоси — крупнейшее месторождение серебра в Южной Америке, активно разрабатывавшееся в XVI–XVIII вв. — условия там столь ужасны и с рабами так скверно обращаются, что они умирают от истощения за несколько лет, а то и месяцев. Говорят, что некоторые даже предпочитают свести счеты с жизнью. Как ни верти, Потоси — верная смерть.

Если их отправят в Севилью, то есть еще шанс остаться на испанской земле, сделавшись рабами при иберо-инкской знати. Зато если курс будет взят на Кадис, то это считай конец — следующий этап станет последним.

Их посадили за весла на галере, отправлявшейся в Кадис.

5. О невиданных и неслыханных доселе перипетиях, из каких еще ни один на свете матрос или мореплаватель не выходил с меньшею для себя опасностью, чем доблестный Сервантес и его друг-грек [269] Парафраз названия главы XX первой части романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»: «О доселе невиданном и неслыханном подвиге, какого ни один славный рыцарь на свете не совершал с меньшею для себя опасностью, чем доблестный Дон Кихот Ламанчский».

Случай особенно своенравен в смутные времена, когда империи сталкиваются под стук весел и утопают в бурях, и потому уготовил нашим друзьям немало сюрпризов.

Галера с грузом специй и пленниками шла в сторону Кадиса. Мигель и грек гребли молча, бесстрастно принимая удары хлыста, смирившись с печальной участью, которая их ожидала.

Но близ испанского берега весь экипаж вздрогнул от долетевших издалека громовых раскатов, хотя небо было совершенно чистым и над головами сияло солнце.

Едва берберская галера вошла в Кадисский залив, по рядам гребцов разнесся все более звучный шепот. «Дрейк! Дрейк!» Охранники внезапно побледнели и принялись хлестать с удвоенной силой. «Лево руля! Лево руля! Курс на север!» — кричал капитан, сын знаменитого корсара Барбароссы.

Но голоса не замолкали. На одной скамье с Мигелем и греком сидел испанский капитан, схваченный задолго до них, звали его Иеронимо де Мендоса [270] Иеронимо де Мендоса (умер после 1607) — португальский историк, участвовал в колонизаторской кампании, которую Португалия пыталась вести в Северной Африке, побывал в марокканском плену. Автор книги «Iornada de Africa» («Африканская экспедиция»), посвященной этим событиям. . Типичная для пленника худоба, длинная седая борода и выдубленная загаром кожа — таков был его облик. Однако взгляд оставался живым, и в тот момент глаза его озарились каким-то необычным блеском. На вопрос двух своих спутников он ответил, что прибыли они в самый разгар набега знаменитого корсара Фрэнсиса Дрейка [271] Сэр Фрэнсис Дрейк (1540–1596) — английский капитан, вице-адмирал на службе у королевы Елизаветы I (1533–1603), награжденный рыцарским титулом. Помимо участия в военных кампаниях, занимался каперством, то есть захватом недружественных торговых судов, чаще всего — испанских. . «Море, — сказал он, — это бескрайний ничейный лес, где рыщут англичане». С тех пор как Англия подверглась согласованному вторжению мексиканцев с юга и шотландцев с севера, королева Елизавета бежала вместе с подданными, расхватавшими все, что могло держаться на воде: галеры, галиоты, шхуны, фрегаты, флейты [272] Флейт — парусное трехмачтовое грузовое судно, созданное в конце XVI в. в Голландии. , бригантины, бриги, всевозможные торговые суда, вплоть до утлой рыбачьей барки и последнего корыта. Сначала она укрылась в Ирландии, затем в Исландии. Там знаменитый корсар Дрейк восстановил флот и стал осуществлять грабежи в Атлантическом море, все чаще устраивая захваты и набеги на французские, португальские и испанские берега. В тот день он в очередной раз совершил налет на прибрежный город, зайдя на юг дальше обычного. И чтобы не ввязываться в бой, алжирской галере оставалось только немедленно отойти обратно в открытое море. Знакомый с логикой торговцев, Иеронимо де Мендоса решил, что они не станут возвращаться в Алжир, а попытаются дойти до Лиссабона и там продать груз, чтобы путешествие прошло не зря. Попадут ли они в Лиссабон, было неясно, но перспектива была всяко лучше Кадиса, потому что не подразумевала Потоси.