Марк Рабинович - Переплетение времен

Мы ушли из Усть-Трубичей той же ночью и ночевали в овраге у небольшого костерка. Оставаться в полумертвой деревне не стоило: средневековье еще не доросло до беззубой политкорректности и нас могли запросто растерзать, сообразив, кто навлек на них крылатую смерть. Но пока что сельчанам было не до нас: Змеи съели или разорвали полдеревни, попросту сожрали людей как в худших историях про вампиров. Поэтому женский вой, хоть и стал тише и сменил тональность, но не прекратился. Этой ночью жрецы провели кровавую репетицию "окончательного решения" и наглядно продемонстрировали нам ту участь, которая ждет Киев. Я вспомнил молодого князя Изяслава, который хотел жить в мире со всеми. Неужели и белогорцы тоже пойдут на корм птерозаврам? Ох, как непросто жить в мире со всеми! До сих (то есть – до моих) пор это удавалось только швейцарцам, банковская систем которых добросовестно обслуживала всех: и "красных" и "белых", и жертв и палачей. Но и швейцарский неустойчивый баланс возможен только в биполярном мире. После окончательной победы какого-нибудь "-изма", их немедленно подомнут под себя. А еще я невольно с ужасом думал о том чем жрецы кормили тварей во время нашего похода и думать об этом мне не хотелось. Поэтому нам следовало поторопиться и подготовить ловушку для крылатых птерозавров и сопровождающих их двуногих тварей.

Мы проснулись рано и немедленно вышли в путь. Дорога до того места, где через сто лет воздвигнут Заворичи, заняла у нас пять суток. Мы шли так быстро, как могли, устраивая короткие ночевки и питаясь в основном грибами, потому что на охоту не было времени. Одна чащоба сменяла другую, одно болото – другое и мне начало казаться, что Лес бесконечен как Кольцо Мёбиуса. Ноги отяжелели от продолжительного марш-броска, одеревеневшие мускулы слушались плохо и к концу пятого дня я уже спотыкался о малейшие неровности почвы. К тому же, последние два дня выдались дождливыми и унылые ночевки под плащами, плохо защищавшими от ночного ливня, не прибавили нам сил. Наконец, Лес смилостивился, расступился перед нами и показал нам на другом берегу Трубежа знакомый хутор. На броде нас встречала Веда.

В тот-же вечер, как только на Лес навалилась ночь, мы помогли ей поднять громоздкое Зеркало на колченогий стол в ее избушке. Массивный артефакт почти упирался в низкий потолок. Веда схватилась за примитивную раму двумя руками, так что побелели костяшки пальцев и произнесла несколько непонятных слов громким шепотом. Потом она закричала по-полянски:

– Во имя Мары! Зеркало, к тебе взываю! Открой мне неведомое!

Я еще никогда не видел, как взывают к Зеркалу. В лаборатории на окраине израильского города Явне, древнего Явниэля, эту функцию выполняла хитрая элекроника, сотни мощнейших процессоров, шин памяти, дорогих блоков памяти с наибыстрейшим доступом. На этих компьютерах бежало мудрое программное обеспечение, разработанное десятками опытных программистов в течении многих лет. Хитрые программы посылали мощные импульсы нужного размера и формы на хитроумные излучатели, изготовленные из самых современных композитных материалов. И только тогда не совсем еще понятная нам энергия пробивала канал между временами, канал, который позволял видеть уже свершившееся и даже посылать в прошлое нахальных израильтян. А здесь, в глухой левобережной глуши, все то же самое выполняла полированная бронзовая пластина, заключенная в неуклюжую рамку из березовых плашек. Так, может быть, за сотни лет технического прогресса мы утеряли нечто важное, позволяющее добиться нужных результатов без высоконаучных "танцев с бубном"? Не были ли хитрые приборы толстяка Рои всего лишь ненужным наслоением нашей техногенной цивилизации, своеобразными костылями для хромого? Вот какая крамольная мысль закралась мне в голову, пока Веда взывала к Зеркалу. А еще я подумал о том, сколько таких же Зеркал можно найти в укромных уголках нашей планеты. Может быть некоторые из них сохранились до наших дней и лишь ждут того момента, когда кто-нибудь сумеет к ним воззвать где-нибудь в тибетском монастыре, в безводном вади Магриба или в трущобах Джакарты.

Мои мысли прервал тихий мелодичный звон и на гладкой поверхности Зеркала начало что-то происходить. Было это похоже на то, как впервые проявилось на экране моего ноутбука лицо незнакомой девушки, которая вскоре стала моей единственной. Также, как и тогда, полированная поверхность поначалу казалась замутненной, запотевшей. Постепенно, сквозь туман начали проявляться шкафы лаборатории и неясные, суетящиеся тени, потом все это закрыло лицо Рои. Толстяк был взволнован, выглядел усталым, осунувшимся. Мне даже показалось что он похудел, и я лишь надеялся, что это временное и он не исхудает окончательно.

– Где Арье? – закричал он вместо приветствия.

Я подтолкнул Урхо и продемонстрировал себя толстяку. К нему, с той стороны Зеркала, присоединился Виктор и еще двое инженеров. И по эту и по ту сторону все знали иврит и все, затаив дыхание, слушали мой короткий рассказ о птерозаврах, жрецах, отряде Нандора и о трагедии Усть-Трубичей. Рассказал я и планах Шарканчи.

– "Окончательно решение", говоришь? – задумчиво произнес Рои – Это уже было. Нам ли не знать, уж очень знакомо звучит.

Впервые увидевшие Рои, его рыхлую бесформенную фигуру и крошки от бесчисленных сэндвичей на его штанах, как правило не воспринимали толстяка всерьез. Но я-то знал его два года и не раз замечал, что насмешливый и циничный теоретик умеет, когда надо, быть серьезным и деловым практиком. Ни Леший, ни Веда не знали о чем он говорит, но промолчали, вероятно интуитивно почувствовав о чем шла речь. Вообще-то, Рои был не совсем точен, ведь здесь в IX-м веке еще не созвали Ванзейскую конференцию. Но, если верить Веде, все то, что было и все то, что будет равным образом существовали где-то там на оси времени, не канули в прошлое навеки и не маячили лишь неясной вероятностью будущего. Там были печи Аушвица, Бабий Яр и Варшавское гетто, но были там и разрушение Храма, падение Масады и изгнание. Прошлое перемешалось с будущим в единое нечто, для которого не было подходящего слова. Рои, вероятно, назвал бы это "пространственно-временным континуумом" или тому подобной бредятиной, не вносящей никакой ясности.

Интересно, чем досадили жрецам Хадура славяне? С евреями все как раз было понятно, до омерзения понятно. Ведь именно евреи ввели в обиход первые ростки индивидуализма. О, это был совершенно иной и еще не изведанный подход к жизни, когда каждый принимает на себя личную ответственность за все вокруг и становится партнером Всевышнего по обустройству Мироздания. Как это было непривычно: почувствовать самого себя творцом, как это было странно и как нелегко. А ведь раньше все было так легко и просто. Надо было всего лишь быть покорным воле всемогущих богов, высказанной тебе повелениями фараонов, царей, диктаторов и секретарей обкомов. И жизнь была легка и бездумна, как мимолетный сон. Зачем же эти суетливые евреи заставляют напрягать мозги и думать о том, что неподвластно человеку? Как это непривычно – думать, и как это увлекает. И как это не нравится власть имущим, почувствовавшим угрозу своей власти, дарованной им богами. Поэтому не удивительно, что на наш народ ополчились всевозможные императоры, рейхсфюреры, кардиналы, аятоллы и комсомольские активисты. Но почему славяне? Неужели и у них появились идеи, угрожающие власть имущим? Или тут иное?