Марк Рабинович - Переплетение времен

– В конце концов, это не мое дело. Пусть наши повелители с ними разбираются. Мое дело – выполнять приказы. Я воин, а не убийца

Теперь с ним все было понятно. Он нашел для себя прекрасную, всеобъемлющую отмазку, придуманную еще до пирамид. Можно убивать вооруженных врагов, но не следует трогать безоружных. Ладно, можно убивать всех мужчин, но нельзя трогать женщин. Да ладно, можно и женщин, но не детей же! Ну, во всяком случае, не всех детей, ведь есть же универсальное мерило, "тележная чека". Не он первый и не он последний. Тысячу лет, тысячи таких как он будут убеждать себя и других в том, что всего лишь выполняли приказы. О, нет! Они сами не убивали детей и не жгли женщин. Да, это они вели людей на костер, но жгли другие. Да, это они загоняли людей в грузовики, но ведь в газовые камеры их заталкивали другие. Да, они содержали в идеальном порядке рельсы и подвижной состав и это не их вина, что те вагоны везли людей на смерть. Да, они строили крематории, но они же не знали… Да, они писали доносы, но ведь не они же стреляли в затылок. Не беспокойтесь, безотказная отмазка сделает свое дело и вас признают невиновными, а к стенке поставят тех, кто не смог найти достаточно хорошую отмазку. Ну а вы доживете до глубокой старости и спокойно отдадите богу душу в окружении любящих детей и внуков. Потому что смерть миллионов была не вашим делом, вашим делом было всего лишь этому способствовать.

Нандор, похоже, что-то заметил и замолк на полуслове. И всадники и кони и сам Нандор выдохлись после медленного и тяжелого перехода в обход болота. Это сработала нехитрая уловка Лешего, пославшего их вдоль левого, низкого берега Трубежа, на котором не было поселений. В отличие от степи, здесь можно было легко найти укрытие и поэтому венгры решили устроиться на ночлег еще засветло. Они уже расседлывали коней и разводили костры, когда появился Шарканчи на своем вороном жеребце. Казалось, ни конь, ни всадник не знают усталости. Голос жреца тоже был спокоен.

– Вы оба пойдете со мной – заявил он совершенно безэмоционально, как бы констатируя свершившийся факт.

– Зачем?

Голос Лешего прозвучал почти столь же бесстрастно и это, возможно, обмануло жреца. Но не меня. Мне явственно послышалось хорошо скрытое напряжение в его голосе. Сказать, что я насторожился, значило не сказать ничего. Несомненно, это была ловушка, но какая именно? Пойти в логово жрецов могло запросто означать попасть в желудок птерозавра. Нет, не думаю. Шарканчи не может просто так отдать на корм шарканям посланца "дьюлы".

– Вы боитесь? Чего вы опасаетесь, ты, лесной человек и ты, пришелец из несуществующей страны?

Вряд ли он рассчитывал взять нас "на слабо". А вот "несуществующая страна" прозвучала сильно. Но что именно он имел ввиду, какую страну? Неужели – Израиль? Ведь эта страна уже существовала раньше и снова будет на картах (на честных картах) через десять веков. Странно! Мне хорошо было известно о тех, кто старательно убирает мою страну из своих географических карт. Но они-то это делают из страха перед ней, этой самой страной, сами не замечая того, что зарылись головой в песок своих пустынь. Нет, на жреца это не было похоже. Так что же? Вопросов было много, а ответы придется искать в змеином логове. Не самое лучшее место для милой прогулки! Мы переглянулись. В наш изобилующий дырками план входило заманить Змеев на брод, вот только мы не слишком хорошо представляли как это сделать. Внедрение в логово жрецов казалось единственной, хотя и безмерно опасной дорогой к успеху. Но, двое в одной мышеловке, это уже слишком.

– Я пойду с тобой, безымянный жрец – сказал я – А вот мой друг останется здесь. Он проводник людей, а не чудовищ.

Я заметил, как Урхо дернулся, но промолчал, понимая мою правоту. Подозреваю, что ему и самому не слишком хотелось лезть в пасть к птерозаврам, и я его не винил. Я и сам едва сдерживался от того чтобы дать волю липкому, омерзительному страху. Человек под капюшоном согласно наклонил голову и тогда до меня дошло, что ему нужен был именно я. Нандор уже давно отошел к коням, привычно зарывая голову в песок и рассчитывать было не на кого. Шарканчи слез с коня и повел его в поводу на юг вдоль берега реки, не оглядываясь и не приглашая меня следовать за ним, в полной уверенности, что я пойду за ним. И я пошел. Неужели это действительно был гипноз? Не думаю. Ведь мне так и так надо было пробраться в "тыл врага" и именно в этом заключалась самая проблематичная часть нашего плана. Поэтому сейчас я чувствовал себя Джеймсом Бондом, Штирлицем и Эли Коэном одновременно. И все же, откуда он знал мое имя и почему назвал меня "товарищем"?

Жрец уверенно направлял своего жеребца между дубами и тот проходил напролом через заросли орешника и низкие ольшаники, расчищая нам путь. Наконец, мы достигли небольшой низины, откуда на меня немедленно пахнуло отвратительным и так хорошо знакомым запахом.

– Нет, Ковнер, тебе не туда – усмехнулся человек под капюшоном и добавил – Пока не туда.

Это снова было сказано по-русски, с тем же самым смутно знакомым произношением. Тут мне стало окончательно понятно, что это за акцент. Он, этот акцент неоднократно звучал в старых советских фильмах про войну, тех самых, которые так любил мой дядя, мамин брат.

Мы прошли по-над омерзительно пахнущим распадком и увидели полускрытый хвойным лапами шатер, растянутый между четырьмя соснами: Шарканчи явно не чурался элементарных удобств. Широким, гостеприимным жестом он предложил мне войти. Мои сомнения, если они у меня и были, быстро развеяли двое в капюшонах, подтолкнув меня под локти. Внутри шатер совсем не напоминал юрту кочевников: было в нем нечто неуловимо-европейское. Этому способствовал настоящий деревянный стол с полированной столешницей и пара складных стульев. Интересно, подумал я, как они транспортируют все это великолепие? Неужели на птерозаврах? Ответ подсказало дружное лошадиное ржание за пологом шатра. Шарканчи уселся на кресло, самое настоящее раскладное кресло за столом, а мне указал на стул. Двое капюшононосцев встали по бокам у меня за спиной и, положив руки √мне на плечи, заставили сесть. Еще двое встали поодаль.

– Фу, как от тебя несет чесноком! – под капюшоном не было видно, как жрец аристократически морщит нос – Тебе не кажется, что чеснок – это удел примитивных созданий с примитивными эмоциями? Впрочем, откуда тебе знать, что такое истинные эмоции и тонкие чувства? Допускаю, однако, что тебе не чужды базовые инстинкты и примитивные радости.

Он сделал паузу, ожидая моей реакции, но не дождался ее.

– Кстати, Ковнер, как тебе понравилась наша показательная акция в том русском селе? – ехидно спросил он.

Русское? Для того чтобы стать русским, этой славянско-хазарско-печенежской деревне надо было прожить еще несколько веков, пережить татаро-монгольское иго и выстоять на Куликовом поле. Но этих веков их лишили нацистские птерозавры, их мерзкая "акция”. Акция? Как велика сила эвфемизмов! Убийство женщин и детей он стыдливо называл "акцией". К сожалению, не он один отличался такой стыдливостью. И до него и после него массовые убийства называли "зачисткой", "умиротворением" или "геноцидом". Суть дела от этого не менялась. Можно было еще сказать – "принудительное переселение", ведь в результате таких переселений некоторые, но далеко не все, действительно добирались до места назначения, подтверждая запланированные "потери". А был еще и "сопутствующий ущерб", также исчисляемый женскими и детскими трупиками. Воистину, не только русский язык был "велик и могуч" в своем лицемерии изощренных синонимов.