Марк Рабинович - Переплетение времен

– А что это у нас в кулаке? – удивленно спросил он и выкрикнул пару фраз по-немецки.

Ко мне подскочили двое в капюшонах и легко раскрыли мой левый кулак. Щепка упала на пол.

– О, как это хитро задумано – сказал Янике – Уж не мадьярский ли шаман тебя надоумил? Больно, наверное? А теперь смотри мне в глаза! Быстро! Не смей прятать взгляд!

Он ведь может приказать отрезать мне веки, с него станется, и я взглянул прямо в его серые глаза.

– Все, теперь он мой! – удовлетворенно заявил он – Можете идти.

Жрецы вышли и я наконец вздохнул спокойно: акушер истории и не подозревал, что это он был теперь в моей власти. Он думал, что я вижу его гипнотический взгляд. Ну да, я его видел, что с того? Есть ведь и другие глаза и я мог видеть их не менее явственно, чем мертвые глаза этого горе-гипнотизера. Мне уже не нужна была бессмысленная щепка: оказалось, что у меня есть средство против него посильнее боли, много сильнее любой боли. Наивный дурашка и не подозревал о существовании Л-энергии, подпитывающей меня взором множества знакомых мне глаз. Там были белесые глаза Веды, серый взгляд Муромца, светло-серый – Добрыни и выцветший – Неждана. На меня смотрели глаза Рои, Эйтана, Надежды и Богдана Ковальчуков, бабы Кати и моей мамы. Ну и, наконец, мне прямо в лицо ярким изумрудом смотрели единственные в мире глаза моей любимой, напрочь отметая все лишнее и чуждое. Их было так много, этих глаз, что гипнотический взор мелкого фюрера потух и исчез в их блеске, сознание мое очистилось и вернулась ясность. Но он этого не понял и продолжал наслаждаться тем, что казалось ему властью.

– Вот и все, Ковнер – сказал он – Вот и все, мой послушный еврей. Вы, евреи, всегда бы послушными, не правда ли? Вы послушно шли в изгнание, послушно оставив свои дома и имущество и вы послушно идете в печи и газовые камеры, когда вам прикажут…

Он был неправ, совершенно неправ. Ведь им пришлось засадить сосновым лесом территорию Собибора в отчаянной попытке скрыть свой позор. И им пришлось до основания разрушить дома Варшавского Гетто, чтобы забыть о том, как больше месяца артиллерии Вермахта пришлось перемалывать кирпичную кладку стен, из-за которых в них летели пули и бутылки с зажигательной смесью. И все же он был прав, до отвращения прав, потому что десятки, нет – сотни тысяч других покорно шли на смерть.

– Поэтому, мой недолговечный и уже практически покойный друг, евреи мне не интересны – продолжал он – Зато меня беспокоят другие. Те, кто несет разрушение и гибель нашей цивилизации, те, кого не сломил ни арийский дух ни жестокость их собственного владыки. Поэтому надо, чтобы их никогда и не было.

Теперь стало совершенно ясно, за что он ненавидел славян. Ведь это они, поляне, вятичи, радимичи, кривичи и ильменцы, разбавленные татарами, башкирами, веспами и многими другими, заселили огромные, не положенные им пространства от Мурманска до Магадана. Это они ковыряли вечную мерзлоту, валили тайгу, перепахали Дикое Поле и построили города на месте болот. Это они, примкнув штыки к стареньким винтовкам в которых кончились патроны, неумело шли на пулеметы Вермахта, устилая снег черно-зелеными пятнами шинелей. Это они ложились под танки в снегах Подмосковья и под Вязьмой, вопреки террору своих кровавых правителей. А потом было еще много чего и, в конце концов, они сломали такие крепкие ворота Майданека и Аушвица с такими правильными надписями на них и подняли свои флаги над Берлином. Поэтому ему надо было изъять их из истории, уничтожить в зародыше и отдать на корм Змеям. Тогда покорные народы Европы, а потом и всего мира, склонятся перед силой арийского духа. Ну, а недочеловеки вроде евреев и цыган сгинут навеки, превратившись в пепел и глину.

– А тебя, Ковнер, я мог бы оставить в живых – задумчиво произнес он – Ведь иногда так забавно иметь под рукой покорного еврея. Но ты видел мое лицо и знаешь мое имя. Кроме того, ты пытался обмануть меня, не дать мне исправить историю человечества. Поэтому у моих птичек будет еврейский десерт после славянского обеда. Прощай мой верный еврей! Ты больше не увидишь моего лица!

С этими словами он опустил капюшон эффектным жестом, от которого так и разило провинциальным театром. Мне стало очень противно и немного смешно. Историю уже не раз пытались изменить, переписывая одни книги и сжигая другие. Сейчас существо под капюшоном хотело вырвать из истории целые страницы и переписать итог. И мне закралась в голову крамольная мысль о том, что происходило тогда, когда на площадях горели костры из книг. Не изменялась ли от этого наша история? Ведь если верить Веде, то, что мы делаем сейчас и сегодня влияет на будущее через прошедшие века. Значит, сжигая книги, люди в черном сжигали свое будущее, изменяли его. Неправда, что рукописи не горят. Они горят, да еще как хорошо. Поэтому нужна пожарная команда, не позволяющая жечь светлую бумагу с черными значками на ней и не позволяющая жечь людей, которые не так молятся или не так думают. Сейчас мне как раз и нужно было стать таким пожарным. Я сделал шаг, потом второй, резким движением руки откинул капюшон с его головы и посмотрел прямо в изумленные нордические глаза. Надо было сказать какую-нибудь торжествующе-обличающую фразу, но он был так мелок сейчас, что не стоил даже такой фразы. Я молча обхватил его обеими ладонями за шею под основанием черепа.

–– Oh, du schmutziger Jude! Du hast mich wieder betrogen! 24 24 Ах ты, грязный еврей! Ты снова обманул меня! (нем.) – прохрипел он

Тогда я свернул ему шею одним резким движением ладоней. Этот прием показывал нам старший сержант в учебке, показывал с брезгливой гримасой на лице, всячески демонстрируя то, как ему противно. Мы тоже не воспринимали этот прием всерьез, в полной уверенности что нам никогда не придется им воспользоваться, и все же честно отрабатывали автоматизм на манекене с послушно поворачивающейся шеей. Пожалуй, в те времена одно только предположение, что кому-то из нас придется свернуть настоящую, а не гураперчевую шею, не вызвало бы у него ничего, кроме отвращения. А вот теперь этот прием мне пригодился и я не испытал абсолютно никаких чувств, лишь только сильно болела кровоточащая ладонь. Осиновый кол мне не понадобился, также как и серебряная пуля. Потом я подобрал свой нож, распорол ему правый рукав и на 20 сантиметров выше локтя нашел то, что искал – букву “А” эсэсовской татуировки. У покойника была первая группа крови.

Я вышел из шатра и угрюмо посмотрел на ряд капюшонов передо мной.

– Что уставились? – грозно произнес я на иврите – Вы получили указания? Так выполняйте!

Потом я повторил то-же самое по-полянски и по-русски в надежде, что хоть кто-нибудь из них знает эти языки. Можно было бы продублировать и по-английски, но это могло вызвать подозрение даже в их неокрепших умах. Кто-то из них меня понял и перевел остальным. Снова послышалось "Яволь! Яволь!" и строй капюшонов распался. Не знаю какие именно они получили указания, но большинство понеслось к распадку и оттуда послышались свистки разной тональности, это были команды. К счастью, инфразвук не "прозвучал", наверное та инфразвуковая команда означала "отбой". Как ни странно, чесноком ни от кого не пахло, а может быть мой собственный чесночный аромат отбил у меня обоняние. Повинуясь свисткам, Змеи начали медленно подниматься. Плавно размахивая огромными крыльями они поднялись над нами, заслонили обе луны, выглядывающие из-за облаков и заслонили звезды. Наверное, это было очень величественное зрелище, но я вряд-ли был сейчас способен оценить его должным образом. Капюшоны уставились на меня и я не сразу понял, чего они от меня ждут. Наконец, до меня дошло и я взгромоздился на оседланного вороного жеребца покойного доктора Янике и поднял руку. Капюшоны оседлали своих кобыл и продолжали выжидающе смотреть на меня, а птерозавры уже начали беспокойно клокотать. Затягивать паузу не стоило; я махнул рукой и тронул вороного. Раздались свистки, кони, люди и птерозавры двинулись вперед единой массой. Так мы шли на север, имея в виду левый берег Трубежа, пока к нам не присоединились напуганные и благоухающие чесноком мадьяры с Нандором во главе и Урхо, держащимся за его стремя. Теперь извращенный юмор ситуации заключался в том, что это я, а вовсе не эсэсовский доктор, вел войско из Змеев и мадьяр. Вот только куда? Так мы и двигались, пока впереди не показался частокол из огромных сосновых стволов…