Екатерина Мельникова - На шаг позади

Мне приходится вставать в невыносимом, ледяном отчаянии. Меня тошнит от солнца в моей спальне. Оно повсюду в квартире, хотя я его не приглашал. Незваный гость хуже убийцы. Потому что да, это произошло с нами. Как я еще остаюсь жив? Что меня заставляет?

Вечером после работы я приглашен на ужин к Карине и Петру вместе со своей мамой, чтобы побыть вместе. Идея – ужас. Почему бы каждому из нас просто не растаять в пустоте?

Я не знаю, как они все могут быть трезвыми каждый день, но все знают, что я пьяница. Еще больше, чем обычно. Сегодня пятница, рабочую неделю вспомнить не могу. Помнятся только обеды со Стеллой, единственное хорошее за день время – ее теплые и расслабляющие руки, ее теплые слова и ее теплый, мягкий смех. Так получается, что друзья находятся там, где я не ожидаю, а на работе я ожидаю друзей меньше всего. С каждым днем я рассказываю Стелле все больше. Вчера признался, что я гей. Отчасти соврал, ведь я би, но об Инне ни слова – слишком больно. О Толе – еще страшнее. Но она должна знать, что ей нечего опасаться, я никак не могу стать соперником ее мужу. Потому и сказал, что гей.

В целом я не могу понять, как мне хоть на секунду удается отвлечься на что-то другое кроме случившегося с мамой и Артемом. У нас в травматологии лежит девушка, которую переехала машина. Но она не то чтобы осталась жива. Она даже серьезно не пострадала! Когда это случилось, она была пьяная. Врач сказал, что именно это ее и спасло. Видимо, у меня то же самое.

Это большое искусство на работе – делать вид, что ты трезв, пока ты в хлам. Я с усилием отрываюсь от кровати и вижу, как от меня отваливаются куски. Куски отваливаются, пока я иду к ванной, разбрасываются по полу, рука в комнате, плечо в коридоре, ноги в ванной, голова в кухне. Пока я не прижимаюсь щекой к холодной бутылке. Холодильник, увешанный магнитами, прогибается и стонет от тяжести воспоминаний. Я забываю, каково все сладкое на вкус. Мои пальцы тянутся к выпуклому старенькому магниту с Дворцовым мостом. Крылья моста разведены, как и мы с Толей. Магниту исполнилось семь лет, как нашей разлуке.

Некоторые сладости спустя годы до сих пор остаются на языке… Сыграть в карты с Вечностью? И, быть может, мне удастся в качестве выигрыша стереть немного своих лет, снова приблизившись к тому моменту, когда вкус еще был таким же реальным и моим, как и дом, в котором я живу.

Я впервые встречаю Петра Доронина после похорон. Увидев то, что осталось от этого мудрого и успешного мужчины, который без давления, с самым дружественным жестом подсказывал нам, как жить дальше, я впадаю в ступор. Его кожа превратилась в одну из моих растянутых кофточек. Он выглядит так, словно у него день за днем уменьшается душа, и словно от него тоже отваливаются куски. Теперь ему нужен психиатр? У меня в уме раскрывается невидимый блокнотик и в нем сиюминутно возникает пункт о том, чтобы помочь папе Артема. Я даю себе ответственное задание когда-нибудь сесть с ним за этот стол наедине.

Он просматривает меня серыми рентгеновскими глазами, а потом на его губах появляется-прячется улыбка. Мне страшно смотреть ему в глаза и просто находиться рядом, будто Петр гнилой потолок, который может в любую секунду упасть на голову. Я подозреваю, что разбит он не одной только смертью сына, он расстроен словами Карины на похоронах: во время обеда она пытается ему подкладывать еды или проводить пальцами по отросшей челке, а он отмахивается от нее, как от осы. Или Петр рассматривает мою маму, как виновницу? Он кидает на нее взгляд исподлобья, если мама начинает тихонько говорить хриплым голосом, словно она каждый день кричит. Я бы оказался сейчас где угодно, подальше от их горя.

– Я до сих пор под впечатлением от того, как ты его преобразила. – Говорит Петр, и мое подозрение оттаивает. Замечаю, что разговаривает он своим уверенным, проникающим в сердца голосом. Это голос психолога. Голос, как у папы Артема. Несмотря на все, что на него свалилось! Невзирая на то, что его невозможно сломать еще больше. Я даже перестаю замечать его уставшую кожу, вместо этого снова чувствую в нем твердое плечо и горячее сердце. Это его экран блокировки? Не знаю. Мне надо говорить с Петром. Готов начать прямо сейчас, но не все, что могу сказать папе Артема, я хочу сказать своей матери.

Проходит мгновение молчания, как вдруг что-то захватывает мое внимание, потому что я в шоке и никак не могу пошевелиться. У мамы засос на шее! На похоронах его не было. К тому моменту часть повязки с ее шеи сняли, и я не замечал никакого засоса на этом месте. Уверен, что не замечал! Я не выдерживаю, и моя ярость проносится по комнате вьюгой.

– Ты рехнулась? – мой палец указывает в место улики.

– Это не то, что вы подумали. – Мама нейтральна, и даже не пытается прикинуться, что строит из себя. Лицо ее не шевелится в выражениях, только рот в этих словах. В остальном она стена с утомившейся штукатуркой. – У меня это не только на шее. Часто бывает, что я кусаю или щипаю себя. Однажды я поцарапалась, но клянусь, я не сумасшедшая.

Бросаю взгляд на Карину с Петром, надеясь найти у них ответы на вопросы, вместо ответов смотрю, как Карину застилают слезы. Она знает чувства, с которыми говорит моя мама. Может, Джордан до сих пор держит свои руки на ее спине? А может, это Петр убрал от нее свои руки подальше?

– У меня обратное мнение. – Настаиваю я. Работает основной рефлекс защищать Артема. – Ты что, уже кого-то приклеила? Сразу после похорон?

– Налей себе добавки. – Мама подталкивает ко мне бутылку.

– Это намек?

– Никак нет. – Лукаво отвечает мама, но я ее не слышу. До меня доходит, что я кропотливо изучаю рюмку, вертя ее в руке, словно она не одинаково прозрачная со всех сторон.

– Я сейчас пил?

– Вообще-то да. – В таком коматозном состоянии, как у Петра, люди, оказывается, не теряют способности вразумлять. В его глазах, в их пронзительном цвете я вижу, что Петр решает положить меня в психушку полечить током.

– Если хотите пустить по моему телу ток, то позовите… – Анатолия Тарулиса, и уверяю, почти смертельная доза электричества ударит по всему моему телу. К счастью, я заткнулся на середине фразы.

Возле тебя мама, болван! Которая думает, что ты поганый мальчик-натурал.

А мед-брат – мое второе имя. Мне не обидно, когда люди забывают поздравить меня с днем медика. Меня не поздравить и с 23 февраля. И с 9 мая – меня бы первого убили на войне. Меня не поздравить с днем отца – я не отец. День святого Валентина не мой день явно. Зачем поздравлять меня с днем рождения? 25 января не произошло ничего особенного. Я не отмечаю ничего. Все праздники в моей жизни давно кончились. Я теряю связь с миром, с техникой, с книгами и памятью, поэтому однажды выберу самую опасную тему при маме. Я ляпну чего-нибудь. И тогда за мной приедет какой-нибудь санитар.