Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

– Это я и сам знаю… уж ты мне поверь.

– Вот, посмотри сюда. – Она достает с полки старую конторскую книгу, полную статистических данных. – Здесь перечислены все стихийные бедствия, которые поражали Оклахому в последние сто с лишним лет. Голод… засуха… торнадо… наводнения… землетрясения… пыльные бури…

– Вот именно. И все они, все до единого, обходили Мидленд стороной. Как это вообще можно объяснить?

– Никак. Ну разве это не поразительно? По мне, так это больше похоже на промысел Божий, чем на деяния дьявола.

– Ну, не знаю, – бормочу я в свой бокал, делая еще один глоток.

– Я считаю, что тут все зависит от особенностей восприятия. Как тогда, когда мы с тобой сидели на плавучем причале на озере и смотрели на облака. Я увидела в их очертаниях танцовщицу. А ты – игрока в американский футбол, отправляющего мяч в ворота после тачдауна и зарабатывающего тем самым дополнительное очко.

– Я правда так сказал? – Я сгораю от стыда.

– Правда.

– Ничего себе. Хороший же я был собеседник.

Она пристально смотрит на меня, и ее карие глаза горят в сиянии свечей.

– Ты был прекрасен и тогда… и сейчас.

Она опять чокается со мной, и мы пьем. Напиток больше не вызывает у меня жжения в глазах, но после него во рту остается странное известковое послевкусие. Ржаной виски распространяется по моему телу и, словно теплые жидкие пальцы, растворяет напряжение мышц.

– Я хочу сказать, что понимаю, что кому-нибудь вроде мисс Грейнджер может захотеться связать все это воедино, правда понимаю, но она здесь чужая и ей нас не понять. Наш город всегда отличала своего рода самобытность. Только посмотри на наших предков. – Она берет меня за руку и подводит к их групповой фотографии на стене. – Они приехали в Америку на корабле из Ирландии, не имея ни денег, ни перспектив. А когда стало известно о том, что в Оклахоме устраиваются гонки за право бесплатно занять участок земли, только самые шальные решили отправиться на запад, чтобы бороться за это право, хотя шанс на победу был ничтожно мал. Мы потомки династий рисковых авантюристов, и это заложено в наших ДНК. Но все, что они делали, они делали ради нас. Нет, я не говорю, что наши предки были святыми, но посмотри на Умничку. Она Тейт до кончиков ногтей. Как ты думаешь, она воплощение зла?

– Однозначно нет. – Я смеюсь.

– Вот видишь. Мы не должны отказываться от света. Где бы нам ни довелось его найти. – Она сплетает свои пальцы с моими, большим пальцем касается моей ладони, и внутри меня что-то начинает трепетать. – А что, если мы не прокляты… а благословенны ?

– В таком случае как насчет Джимми? Или Бена? – спрашиваю я, и мой взгляд упирается в генеалогические древа того и другого. – Когда я видел их в последний раз, вид у них был отнюдь не такой, как у тех, кто благословен.

– Свобода воли. Таков был их собственный выбор. Здесь в следующей строчке говорится: – «Только сильные победят». – Она берет мой бокал и ставит его на книжную полку рядом со своим. – Поэтому-то я и знаю, что с тобой этого не случится, – говорит она и, приблизившись, обнимает меня. Тепло ее кожи обжигает мою грудь и расходится по всему телу. Она встает на цыпочки и шепчет мне на ухо: – Ты сильный, Клэй.

По моей коже бегут мурашки, а ее жаркое дыхание еще больше раздувает разгорающийся во мне огонь.

Она расстегивает молнию своей толстовки, снимает ее и роняет на пол. Я пытаюсь не смотреть, но ничего не могу с собой поделать. Под толстовкой на ней надето белое шелковое свободное платье на бретельках. И не надет бюстгальтер.

– Почувствуй, как бьется мое сердце, Клэй. – Она кладет мою руку себе на грудь. Биение ее сердца, словно стрела, пронзает мою ладонь – сильное, ровное. Мне кажется, что комната начинает кружиться. – Ты должен знать, что все это время я тебя ждала.

Ее пальцы скользят вниз по моей груди, и готов поклясться, что я вижу, как с их кончиков стекают потоки искр электричества и солнечного света.

Она тянет меня к обитой кожей оттоманке и ложится на нее, вытянув свои длинные загорелые ноги.

Я сажусь рядом на самый край, пытаясь избавиться от ощущения, будто комната вращается вокруг нас. Шляпки гвоздиков, которыми кожа прибита к деревянному каркасу оттоманки приятно, словно крошечные льдинки, холодят мои горящие как в лихорадке пальцы.

Эли перебрасывает свои густые темно-русые волосы на плечо, и мое внимание сосредоточивается на клейме на ее шее.

Перехватив мой взгляд, она говорит:

– В некоторых культурах на теле женщины ставят метку, когда она оказывается готова.

– Готова к чему? – спрашиваю я.

– Готова превратиться из девушки в женщину… принять его любовь.

– Чью любовь?

– Твою, Клэй. – Она облизывает губы и тянет меня вниз, к себе, пока я не ложусь рядом с ней, целует мое ухо, мою шею.

Я пытаюсь поднять голову, встать, но не могу. Мне слишком хорошо. Я смотрю вверх, на люстру, и сотни граней ее хрустальных подвесок сверкают, будто наша собственная отдельная вселенная.

И в мгновение ока Эли оказывается на мне. Я не могу оторвать взгляда от бретельки ее платья, почти сползшей с плеча. Одно легкое движение, и бретелька соскользнет совсем. Или же я могу стянуть эту штуку сам.

Она видит, куда устремлены мои глаза, и поводит плечом, так что бретелька скользит вниз.

– Думаю, и ты уже готов.

Я пытаюсь смотреть ей в глаза, но притяжение ее обнаженной груди слишком сильно. Это напоминает мне мое видение, в котором она вылезала из брюха убитой коровы. Я знаю, что должен был бы почувствовать отвращение, но его нет. Вместо него во мне вспыхивает нечто первобытное, и я, сев, сжимаю ее затылок и страстно целую Эли в губы. Это всепоглощающее чувство захватывает все мое существо. Мои руки скользят по изгибам ее талии, и она шепчет:

– Благословенно семя сие.

– Что ты сказала? – Меня словно ударяет током.

– Я сказала: разве не к этому ведет нас все наше бытие?

Она снова принимается покрывать поцелуями мое горло, мою шею, и было бы так легко закрыть глаза и слиться с ней, но меня никак не желает оставлять предчувствие беды. И еще у меня возникает сильнейшее чувство, будто кто-то за нами наблюдает. Мой взгляд останавливается на групповой фотографии наших предков, и я вижу среди них девочку, наверное, того же возраста, что и Джесс, которая держит в руках куклу.

– Я знаю эту куклу, – говорю я и, высвободившись из объятий Эли, подхожу к фотографии.

Да, кукла на ней выглядит точно так же, как та кукла-пупс, которую Умничка везде таскала с собой после того, как в похоронном зале прошла церемония прощания с нашим отцом. Я сдергиваю фотографию со стены, чтобы рассмотреть получше, и случайно роняю ее на паркетный пол.

Нагнувшись, чтобы собрать осколки вылетевшего из ее рамки стекла, я вижу на фотографии небольшой надрыв, в котором что-то виднеется… какой-то рукописный текст. Я вынимаю из рамки остатки стекла, а вслед за ними и саму фотографию, и моему взору предстает старый ветхий документ с одним рваным краем, подписанный членами шести семей первых поселенцев, основавших город. Это и есть вырванная страница. Недостающая часть пророчества.