Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

– Помнишь то пророчество, – бормочет она, преодолевая боль. – Только избранный сможет заботиться о господе. Поскольку ты и есть этот избранный, ты единственный, кто сможет коснуться его… а возможно, и покончить с ним. – И она устремляет взгляд на потолок.

Я смотрю туда, куда смотрит она, и вижу, как в сиянии свечей блестит серебро – распятие, висящее не шее одного из мертвых экзорцистов.

– Я не смогу. – Я начинаю быстро мотать головой, думая о том, что она просит меня сделать.

Она сжимает мое запястье.

– Если ты не сможешь это остановить, мы все умрем. Подумай об Умничке.

Я откидываю с ее лица влажные от пота волосы. Мое горло жжет поднявшаяся из желудка кислота, плечи начинает сводить судорога, но я заставляю себя подавить все это и, подпрыгнув, сдергиваю распятие с шеи мертвого экзорциста.

Стоя над раздутым животом Эли с распятием наготове, я нервно смотрю на окружающую нас толпу зрителей, но никто даже не пытается меня остановить. Они просто продолжают все так же улыбаться.

– Сделай это! – просит Эли.

– Господи, помоги, – шепчу я, дрожа всем телом.

Когда я поднимаю распятие над головой, чтобы пронзить им ребенка, нечто проникает в меня и сжимает мое сердце. Мой разум хочет его убить, но мое тело отказывается повиноваться.

– Я не могу! – кричу я. – Я не могу это сделать!

– Полно, полно, – говорит мисс Грейнджер, кладя руку мне на плечо. – Неужели ты воображаешь, что дьявол позволит тебе встать на его пути? Ты был всего лишь сосудом для его семени.

Объятый неистовой яростью, я резко разворачиваюсь, вонзаю распятие в шею мисс Грейнджер, и ее теплая кровь брызгает на мое лицо.

– Девятая скажет: – «встречай», – детским голоском поет она, рухнув на колени.

– П-погодите. – Я хватаю ее за грудки. – Откуда вы знаете эту песенку? Ведь это песенка-считалка Умнички.

– Благодаря тебе он сейчас явит себя нам, Клэй. Придет за всеми нами. Осталось принести только одну жертву. – И ее взгляд упирается в Эли.

Я смотрю на Эли, но вижу перед собой только одно – как она вылезает из брюха коровы, рассеченного по самой середине. Та церемония воскрешения, второго рождения, происходила на самом деле, она была реальна. Все, все это было реально.

– Если им нужна еще одна жертва, пусть возьмут меня! – молю я. – Возьмите меня вместо нее.

– Ты все еще ничего не понял. – Эти последние слова с булькающим звуком исторгаются из ее горла, пока она оседает на пол.

– Клэй… – Эли корчится на своем ложе из пшеницы. – Он сейчас родится! – истошно вопит она.

Я слышу такой звук, будто нечто ломает кости и разрывает живую плоть, и с ужасом вижу, как из чрева Эли быстро высовывается крошечная ладошка. Эта тварь выскальзывает из ее тела и падает на пшеницу, покрытая кровью и слизью.

Толпа разом вздыхает, когда младенец испускает свой первый вздох, но никто не подходит, чтобы забрать его.

– Разрежь пуповину, но не дотрагивайся до него! – кричит Эли.

Я вырываю распятие из шеи Эммы и перерезаю им пуповину. Младенец гулит. Это мальчик. Я стараюсь не смотреть на него, но чувствую, как исходящая от него сила пытается завлечь меня.

Люди опускаются на колени, чтобы помолиться перед ним. Люди, которых я знал всю жизнь, – преподобный, Дейл. Они не понимают, что происходит… не понимают, что это конец.

Я подползаю к Эли сбоку и оттаскиваю по помосту прочь от ребенка, при этом ее тело оставляет на пшенице широкий кровавый след.

– Я должен увезти тебя отсюда… доставить в больницу, – говорю я, пытаясь поднять ее, но она останавливает меня.

– Уже слишком поздно, – говорит она. – Возможно, для меня всегда было слишком поздно. Я помню, что сказано в пророчестве. Ни в коем случае не дотрагивайся до этого ребенка. Только избранный сможет заботиться о господе. Если ты его не подберешь, никто другой не сможет этого сделать – и он умрет. – Она касается моей щеки. – Ты не забыл меня. Ты хороший, Клэй, – шепчет она, и ее глаза стекленеют.

– Нет, Эли, нет! – кричу я, обнимая ее. – Помоги мне. – Я обращаю взор к небесам, но вижу только трупы священников-экзорцистов, висящие на крюках, словно жуткие украшения для вечеринки.

Ребенок гукает. Я смотрю на него с лютой ненавистью, но она быстро сходит на нет. Я чувствую его силу, чувствую, как он влечет меня к себе, как мои руки сами тянутся к нему. Но я знаю – если я подниму этого ребенка, моей жизни придет конец, всему миру придет конец. Я видел, как он сеял разрушения и смерть. Я вспоминаю, как мой отец лежал здесь, истекая кровью, когда попытался все это предотвратить, и знаю, что я должен сделать. Так что будет принесена еще одна жертва.

– Я взываю к крови, – шепчу я и, сжав распятие, вскрываю им свои вены.

Потом ложусь рядом с Эли и сплетаю свои пальцы с ее пальцами. Вытекающая из меня кровь чуть согревает ее руку, и если я закрою глаза, то смогу притвориться перед самим собой, что она по-прежнему жива, что мы с ней просто спим в моей кровати, но я же знаю – это неправда. Я думал, что смогу умереть спокойно, ибо буду знать, что пожертвовал собой ради человечества, но никогда еще я не чувствовал такого одиночества, такой пустоты. Я зол из-за мыслей обо всем том, что у меня отняли, мне грустно оттого, что я столько всего уже никогда не увижу.

Я в последний раз гляжу на младенца – у него темные волосики, как у Эли, и упрямый подбородок, как у меня, и пытаюсь утешить себя тем, что я вступил в схватку с дьяволом и победил… но я не чувствую себя победителем – я чувствую, что умираю.

Я слышу, как толпа начинает переминаться с ноги на ногу, затем до меня доносится ее тихий шепот. Я открываю глаза и вижу девочку с длинными светлыми волосами.

– Умничка? – шепчу я. Я уже несколько лет не видел ее с распущенными волосами.

Она роняет на пол свою облезлую куклу-пупса, покрытую кровью, и делает шаг в мою сторону.

Меня убивает то, что ей приходится все это видеть, но я рад, что мне удастся с ней попрощаться.

Я протягиваю к ней руку, но она не подходит ко мне. Вместо этого она идет прямо к ребенку.

– Ради этого я и практиковалась, – говорит она.

Когда она наклоняется, чтобы поднять младенца с помоста, я вижу на коже ее головы чуть выше виска ту самую метку – перевернутую букву «U» с двумя точками наверху и двумя внизу. Клеймо выглядит давнишним. Не поэтому ли она не хотела, чтобы кто-то притрагивался к ее волосам?

– Нет. – Я качаю головой, и глаза мои щиплет от слез. – Только не Умничка.

Взяв ребенка на руки и качая его, она начинает петь ему детскую песенку, которую сочинила: