Георгий Старков - Никта

Она полуприкрыла глаза и стала смотреть на лампу, вслушиваясь в мерное постукивание устройства. Вздрогнула, когда белое сияние кто-то загородил. Это оказался доктор Сингх — он нагнулся над томографом, опершись рукой о толстое стекло:

— Как вы там себя чувствуете, миссис Уайт?

— Всё хорошо, спасибо, — сказала она раздражённо. Что он тут делает?

Рядом с Сингхом появился второй силуэт:

— Миссис Уайт, мы все очень благодарны вам за то, что вы для нас сделали и будете делать…

— Доктор Андерсон? — она удивлённо заморгала, узнав своего прежнего лечащего врача. — Вы тоже приехали сюда?

Стеклянный склеп обступили ещё несколько знакомых людей.

— Доктор Фридман? Доктор Форд? Доктор Вилковски… — ей стало дурно. — Как вы сюда попали? Что происходит?

Вилковски, пожилой плешивый врач с большим родимым пятном на левой щеке, прижался лицом к стеклу и плотоядно улыбнулся:

— А вам бы пора проснуться, миссис Уайт. Вы сослужили хорошую службу обществу, но скоро ему понадобятся новые услуги от вас…

— Да, у меня аж уже чешется между ног, — расхохотался пузатый доктор Смит, поглаживая свою пышную черную бороду. Врачи загоготали, наклоняясь к ней, и её мозг вдруг пронзила острая игла осознания:

— Нет-нет-нет, этого не может быть, перестаньте, оставьте…

— Просыпайтесь…

— … меня…

— Мы идём, о, мы придём…

— … в покое…

— Вы нужны нам…

— Мы вас получим…

— … поимеем…

— Нет!!!

Она забила руками и ногами, сжала руки в кулаки, пытаясь уцепиться за гаснущее видение, но так и не поймала — её выбросило из сна, блеск больничной лампы померк, превратился в серый свет заходящего солнца из кривого окошка. Она встала на четвереньки, потом на колени, заставив стальные звенья цепи недовольно клацнуть. Трясясь всем телом, она огляделась вокруг, отказываясь принять то, что видит — грязные углы, провонявшие мочой, деревянные колоды, шипы и гвозди, ржавое ведро с водой и тяжёлую дубовую дверь, через порог которой её заставили ступить много дней назад. Солнца здесь видно не было, а его лучи, проникая сквозь мутное стекло, теряли доброту, становясь продрогшими и больными, как она сама. Её ноги подогнулись, и она вновь упала, как подкошенная, на холодный земляной пол и схватилась за железный ошейник, как будто могла его снять. Но замок на обруче сидел крепко, ключ был у её мучителей, и не было никакой надежды спастись.

Она подползла к дощатой стене и прислонилась к ней голой спиной. На стене остались следы от её ногтей — в первые дни плена она питала надежду, что сможет как-то сломать эти доски, выдернуть, пробить. Но это оказалось тщетным занятием, и она давно прекратила эти попытки. Что ей теперь оставалось — сидеть с закрытыми глазами, обхватив руками колени, и пытаться заснуть и видеть сны, в которых она была далеко от этого зловонного места. Но сейчас погрузиться в грёзы у неё не выходило: во-первых, она выспалась, во-вторых, колючие боли на местах синяков и порезов усилились, а в-третьих, в голове всё повторялось эхо голосов из последнего странного сна. Сам сон уже рассыпался в прах, но злорадные голоса остались и всё повторяли, что они идут. И она знала, что это правда: плохое предчувствие никогда её не обманывало.

Почувствовав сухость во рту, она наклонилась вперёд и притянула к себе ведро. Поднеся его к потрескавшимся губам, она стала жадно глотать воду, которая противно отдавала рыбой. Напившись, она подобрала разбросанные по земле вокруг неё почерневшие кусочки и положила их в рот. Зубы больно вдавались в десны, когда она жевала испортившееся мясо. Скоро выпадут вовсе, если её продолжат кормить этой гадостью. Хотелось хлеба и зелени, хоть самую малость. Но просить ни о чём тех, кто к ней ходил, она не собиралась. Давно поняла, как дорого это может ей обойтись.

Дневной свет почти погас. Наступала ночь, и в дом подкрадывался холод. Будь он посильнее, то давно убил бы её, избавив от страданий, но даже природа была заодно с её мучителями. Впрочем, в её голову приходили и другие варианты того, как всё закончить: биться головой о стену, пока не расколется череп, или удавиться держащей её цепью, или… Даже самая скверная смерть не могла быть ужаснее её нынешнего существования, но что-то её удерживало от последнего шага. Вот и сейчас она, обсасывая большой палец, как маленький ребёнок, просто сидела в углу и ждала неотвратимого.

И они пришли. Голоса слышались издалека — нестройный хор бормотаний, выкриков и резких звуков, одновременно похожих на собачий лай и смех сумасшедшего. Она прикусила кончик языка, чтобы не закричать от ужаса. Голоса становились громче — и вот по окну прошлись длинные тени, перекрывая последние светлые лучи.

Она не знала, откуда явились эти создания и как они себя называют, но насчёт их происхождения сомнений не было — выродки, дети последней войны и дней, когда планета покрылась мраком из-за пыли, поднятой бомбами. Саму войну она почти не помнила — была тогда слишком маленькой. В её памяти сохранились бесконечные скитания с родителями в поисках лучшей жизни, но везде всё оказывалось только хуже. Радиация выкашивала население и заставляла природу корчиться, порождая причудливых, зловещих тварей. Деревья вырастали до облаков или, наоборот, могли умещаться в ладони; рыбы порой имели по сто слепых глаз; зайцы разрождались сотней детенышей, которые были больше похожи на крыс, и погибали во время родов, когда из них серой волной выплескивалось всё это чудовищное отродье. Люди тоже менялись — и те, которые сейчас пришли надругаться над ней снова, очевидно, тоже когда-то имели человеческий облик, или хотя бы были рождены от людей. Но ныне в их облике ничего человеческого не осталось. Недорослые монстры с приплюснутыми черепами, неразборчивой речью и неутолимой похотью, они, тем не менее, были разумны. По крайней мере, достаточно, чтобы понимать, что убивать свою пленницу сразу не стоит, если им хочется получать удовольствие продолжительное время. Именно поэтому здесь стояло ведро с водой и было протухшее мясо, и поэтому ей давали отдохнуть, прежде чем вновь прийти по её душу и тело.

Они вошли внутрь, толпясь у двери и довольно лыбясь. Поставили на пол масляный светильник, который принесли с собой, и маленькое строение озарилось оранжевым светом. Один из них стал раскладывать на валяющейся у входа деревянной доске содержимое потертого зелёного рюкзака. Она побоялась даже смотреть, что на этот раз они принесли для своих утех, и отвела взгляд. Семеро тварей стали сбрасывать грязные одежды, наполняя воздух омерзительной вонью. На голых бугристых телах остались только золотые цепи и украшения — непонятно почему выродки питали страсть ко всему блестящему. Свидетельством тому были её покалеченные уши, из которых они с мясом выдернули простые позолоченные сережки в первый день.