Александр Карнишин - Миниатюры [Сборник; СИ]

А на день Радио — с частотами популярных радиостанций. Еще ленточки у нас повязывают на деревья и на кусты разные. На мосты и на ворота.

На антенны, на карманы, на рюкзаки, на обувь — вместо шнурков, на шею — красиво очень у девушек, на руку, как браслетик, в косы вплетают, у кого косы есть, еще в петлицы вдевают, еще банты вяжут и на карман прикалывают… А у вас только на один день ленточки?

Странно это… Ничего вы в ленточках не понимаете…

Он сидел в своей каморке и скучал, перебирая воспоминания. Вот симпатичная, беленькая такая. Она все рвалась куда-то, рвалась… А этот — почти приятель. Вон та была красивой до невозможности, но все суетилась, жужжала чего-то… Регулярно он проверял, не позвал ли кто его на обед или ужин. Нет ли сообщения какого. Сеть была его жизнью. Здесь, в сети, находил он их, своих красивых и не очень, приятелей и почти товарищей. О! Кажется, опять сигналят? …Маленький мальчик, наклонившись, внимательно рассматривал паутину. По всей ее ширине были разбросаны серые сухие комочки, бывшие когда-то мухами или бабочками, или даже пчелами, пойманными большим пауком. От дыхания паутина колебалась, подрагивала, и сидевший в самом темном углу паук перебирал всеми восемью лапками, пытаясь угадать, откуда идет эта дрожь, куда кинуться, как отреагировать.

Давным-давно в одной очень-очень далекой галактике на самом краю вселенной Свет победил Тьму. Навсегда победил. Давным-давно в одной очень-очень далекой галактике на другом краю вселенной Тьма победила Свет. И тоже — навсегда. А совсем даже в другой галактике, ближе к центру нашей вселенной, астрономы до сих пор спорят, что лучше: вспышка сверхновой или черная дыра…

— …А вот когда видишь его, и ни о чем думать больше не можешь… Слов не понимаешь, не слышишь… Только бы прикоснуться, прижаться, поцеловать… А прикасаешься — и как будто током бьет…

А целуешься — и в глазах сразу темно становится, ноги подкашиваются, в животе сладко-сладко…

— Это не любовь, это — страсть. Она проходит…

— Ну, тогда так… Вот они идут вдвоем по парку. Медленно, по шуршащим листьям. Старенькие, седые. Она держится за его руку. Потом они садятся на скамеечку, а он потихонечку идет за мороженым, и они еще долго молча сидят, едят медленно мороженое, смотрят на пруд, на уток, на бегающих кругом детей… Я видела, я завидовала…

— А это — привычка. Страсти уже нет. И любви нет, о ней уже не помнят. Остается привычка…

— А если только с ним могу говорить, о чем угодно? Вот, о чем угодно — совсем-совсем о всем! Ни с кем больше, только с ним. И не стыдно совсем, и не трудно.

— Это — искренность. Не со всеми удается быть искренним, но это еще не любовь.

— А вот на вечеринке в большой компании танцую с красивым-красивым парнем… Ну, такой красивый, что даже смотреть на него страшно, понимаешь? И ему, чувствую, очень приятно на меня смотреть и со мной танцевать. И вообще… И мы уже все дальше от народа, все дальше… И — можно. Никто никогда ничего не узнает. И — хочется. Но останавливаюсь…

— Это верность. Всего лишь верность. Это как дать слово кому-то.

Сама дала, сама можешь и нарушить, но не хочется, не можется, неприятно…

— А вот когда он танцует с другой — просто на части бы ее порвала. Вроде, и нет там ничего — ну, танцуют и танцуют… А киплю вся, готова в драку лезть, готова с кем угодно уйти…

— Это ревность. Говорят, что любви без ревности не бывает. А вот ревность без любви — сколько угодно.

— …Грубить ему не могу. Иногда очень хочется срезать, особенно когда говорит абсолютную чушь. Ну, я же слышу, что — чушь… И молчу. И даже поддакиваю, если в компании. Вроде, бывает, и накричать хочется, прям, пнуть со всей силы… Но — никогда.

— Это уважение. И очень хорошо, когда оно взаимно.

— …Утром просыпаешься медленно-медленно… Под одеялом тепло, приятно. Можно долго потягиваться, протирать глазки, хихикать, вспоминая сон, в подушку… Из кухни слышно позвякивание — там моется посуда и готовится кофе. И так все хорошо, так правильно — вот просто до слез иногда…

— А это — счастье.

— Так, что же тогда — любовь?

— …

В далеком светлом будущем производством занимались машины. Всем производством: и выплавкой металла из руды, и штамповкой из полученного металла деталей, и сборкой других машин, для переработки и для услуг. И производство пищи было автоматизировано. Машины контролировали температуру и качество сырья, машины создавали в автоклавах белковую и углеводную структуру, из которых другие машины буквально «шили» любую еду высокого качества. И добычей полезных ископаемых занимались машины. И охраной окружающей среды — тоже они.

И планированием доходов, и бюджетированием затрат — машины. Ремонтом машин занимались тоже машины. Сверхмощные сервера были объединены в одну огромную нейронную сеть, опутывающую всю Землю. Вся Земля стала копией мозга — огромного мозга, в подкорке которого мечутся сигналы, передающиеся в конечности — к машинам-производителям. Что делали люди? Люди занимались составлением тех программ, по которым работали машины. Людей, понимающих в этом и разбирающихся в программировании, было много. Целый миллион! А больше людей на Земле не было. Потому что человек не может жить без дела и без цели. Так решили специальные машины, обобщающие данные, которые получили другие машины в ходе исследования человеческого общества потребления.

Придя на работу, он обходил свои владения, заглядывал в каждую урну и строго показывал дворнику на страшные огромные «пальцатые» листья каштана, улегшиеся на крыльце. Потом снимал серое, слегка побитое молью по обшлагам пальто — не уследил этим летом, вешал его на вешалку и становился у дверей. Его работой было встречать гостей.

Открывать двери, склонять голову в приветствии, аккуратно принимать скинутые на ходу, буквально сами соскользнувшие с загорелых спин яркие и невесомые шубки, откладывать их давнему знакомому — гардеробщику, говорить густым басом «спасибо» за каждые пять рублей, сунутые на ходу в его руку, обтянутую белой перчаткой… Она сновала по залу, следя за каждым движением гостей. Вот только кто-то поднял голову от зеленого стола, а она уже рядом с подносом, уже предлагает бокал прохладительного или маленькую тарталетку на закуску.

— Ну-ка, постой, не уходи, — говорили ей и делали ставку. А потом, бывало, счастливо и расслабленно смеялись, и совали в кармашек на фартуке или даже, совсем распустившись, за кружевной ворот, купюру или две… Рано утром, когда еще было темно, они уходили с работы. Он всегда дожидался ее, она никогда не уходила без него. Они были очень странной парой — пожилой длинный седой мужчина с нафабренными усами с загнутыми вверх, под Дали, кончиками в сером прямом старомодном пальто, и невысокая, даже маленькая совсем молодая девушка, по виду студентка, в простеньком китайском пуховике непонятной расцветки с куриными перьями, вылезающими из швов.