Александр Карнишин - Миниатюры [Сборник; СИ]

У-у-у-у… Ну, зачем? Так все было хорошо…

Насыпал в чашку ложку кофе. Посмотрел на объем чашки:

— ДАЙТЕ ДВЕ! И насыпал вторую. Поискал сахар. А его как всегда нет.

— БОЯН!!! И положил в кофе две большие ложки варенья. Налил кипятку, размешал все тщательно, глотнул:

— ЖЖОШЬ! Отставил в сторону, немного остыть, пока извлекаю из холодильника йогурт (чуть не написал — ЙАДУ), а из пакета — круглую такую булку с изюмом и орехами… Расставил все красиво на столе, попробовал одно-другое-третье, вдохнул с удовольствием кофейный аромат и, глядя в окно на совершенно серую погоду, сказал себе шепотом: АФФТАР! ПЕШИ ИСЧО!

Сгущавшуюся на кухне тишину нарушало только редкое позвякивание ложечки о край чашки. Редкое, потому что звяканье это, нарушающее тишину, сразу прекращалось, и сахар он продолжал размешивать плавными медленными движениями, с полной концентрацией на процессе, с аккуратными движениями пальцев, с упорным неотрывным взглядом куда-то вглубь чашки. Он еще пил, стараясь бесшумно втягивать горячий чай, а она уже встала у окна спиной к кухне, открыла зачем-то и снова прикрыла форточку. И, наконец, первой не выдержала напряженного молчания:

— У нас что-то случилось?

— Что? — старательно сделал он удивленное лицо, приподняв повыше брови, но сердце ухнуло куда-то и вдруг зачастило, зачастило…

— Я же вижу, чувствую, что что-то не так… Ты стал совсем другой. Что он мог сказать? Сказать, что надоело все? Сказать, что уходит? Сказать, что двадцать лет рядом — это слишком много?

— М-м-м… Ты понимаешь… В общем… Я, кажется, влюбился! — как в холодную воду, рывком. — Только это все пустяки. Она молодая, красивая, а я не красив, не богат — кому я такой нужен?

— Дурачок, разве в этом дело? Красота, богатство — это не главное, — она прижала его голову к своей груди и не видела, как слезы сами покатились из его глаз от сладкого облегчения: вот, сумел, сказал.

— Так ты отпустишь меня?

— Значит, ты меня бросаешь? Я всегда знала. Всегда! — с ударением начла она. — Я знала, что ты обязательно меня бросишь.

— И как же ты жила, зная это? Как ты жила со мной все это время? — с обидой чуть не закричал он.

— Так вот и жила. Все эти двадцать с лишним лет. А ты променял меня на молодую, красивую… Ты променял меня на дырку между ног!

Когда-то я тебе была нужна. А теперь, выходит…

— Но, мама, сколько же я могу быть возле тебя, возле твоей юбки?

Надо мной уже друзья смеются! Мне уже двадцать лет! Я уже большой!

Пятница всегда рождалась в понедельник. Она была такая маленькая, что почти никто ее не замечал. Все бегали, суетились, злились на своих работах. Во вторник многие начинали думать, что пятница уже скоро. И она подрастала немного. В среду ее замечали все. Народ ходил, улыбаясь и подмигивая друг другу:

— Маленькая пятница пришла! В четверг кроме улыбок и подмигивания начиналось и конкретное планирование. Пятница стояла перед каждым во весь рост. Одни заранее договаривались о встрече, другие планировали поездку на дачу, третьи просто мечтали о встрече пятницы. И наконец, она наступала. Она обнимала всех и каждого, расслабляла, веселила, радовала своим присутствием. И все не выдерживали. Они как будто срывались с цепи.

— Пятница! — кричали они в восторге друг другу. И одни, опустив голову к земле, углублялись в огородные работы, а другие — садились за огромный стол и праздновали приход великолепной пятницы. В пятницу даже погода никого не интересовала. Пятница была сама себе погодой и климатом. Пятница была тем, чего ждал каждый на своем рабочем месте. Но наступала суббота, и пятница погибала в корчах и муках после вчерашнего. Некоторые пытались продлить ее, не ложась спать, а гуляя до рассвета. Но рано или поздно приходилось отдыхать, и именно в это время пятница умирала. А в понедельник всегда рождалась заново, как феникс из пепла сгоревших выходных дней. С первым же понедельничным стоном:

— Ох, мама, роди меня обратно! Скорее бы пятница!

Вот, ведь, привязалось… Он шел вниз по эскалатору, нашептывая в темпе марша под собственные шаги: Отцвели — раз, два — уж давно — раз, два — хри-занте-емы — раз — в саду … Какая-то девушка, стоящая справа у поручня, услышала, повернула голову, взглянула в лицо спускающемуся, сразу отвернулась в сторону.

А он успел посмотреть на нее сверху, увидеть сразу всё: тонкую фигуру в простой светлой курточке-непромокашке, с рюкзачком за плечами, с покрасневшими с мороза руками с длинными пальцами… С пальцами без колец. И мимо, мимо, вниз — сзади напирают такие же, торопящиеся на работу или на учебу… В вагоне он заглядывал в глаза входящим, смотрел в затылки выходящим. Люди были хмуры, утомлены еще до начала рабочего дня, некоторые — просто злы. И только редко-редко встречал он такой же понимающий взгляд из-под рыжей челки, из-под козырька черной кепки, из-под полей низко опущенной на лицо шляпы, из-под надвинутого капюшона. Легкая улыбка, незаметный совсем кивок… Или показалось?

Но — приятно. Вот и его станция. В толпе, толкающейся, тесной, недоброй, он шел неторопливо, и улыбающиеся губы шевелились: На ковре — раз, два — из желтых листьев — раз, два — в платьице прос-том… Вот, ведь, распелся с утра… И с чего бы? Ноябрь. Мрачный черный грязный московский ноябрь с пробками на всех трассах и с толпами опаздывающих, бегущих, снося всех на пути, из конца в конец лучшего в мире метро. Белый снег — раз, два — серый лед — раз, два — на растрескавшейся земле… Вчера, что ли? Это вчера вечером он с девушками общался в Интернете? И они чуть-чуть флиртовали и чуть-чуть заигрывали? Ну и что, что понарошку… А все равно приятно. Руки-ноги дэнс, голова бум-бум… Завтра будет пятница. Завтра, по слухам, увидимся «живьем», поулыбаемся друг другу, посмеемся, пообнимаемся… А там уже и выходные, и новые встречи и новые разговоры… А потом опять: Что ты, мама — раз, два — это я дежурю — раз, два — я дежурный — раз, два — по апрелю…

— А король-то — голый! — раздался вдруг из толпы звонкий детский голос. — Король — голый! Ха-ха-ха! Но никто больше не смеялся. Все скромно стояли и смотрели, как мимо идет король со своей свитой. Только один очень взрослый человек обернулся, присел перед тем мальчишкой и негромко сказал:

— Ну, как тебе не стыдно. Прекрати немедленно. Все знают, что король не голый. Просто у короля — нано-платье. А ты знаешь, что такое «нано»?

— Нет, — ошарашенно помотал головой мальчик.