Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Нина вышла и, аккуратно захлопнув дверцу, огляделась. Пустынно, ухожено и красиво. По обе стороны от крыльца уходили под сень деревьев пешеходные аллейки из розоватой гранитной крошки, вокруг асфальтированной площадки, на которой они остановились, разбиты цветочные клумбы, в глубине, под деревьями, в художественном беспорядке разбросаны садовые лавочки… Виталий взял ее за руку, слегка потянул за собой.

— Вот и приехали. Идем?

Она кивнула и пошла рядом. Только перед парадной зеркальной дверью приотстала на полшага и, когда он жестом пригласил войти, отрицательно качнула головой. Он понял, прошел внутрь первым, придержав дверь.

Как она и предполагала, за дверью оказался небольшой холл с глубокими кожаными креслами и таким же диваном, два-три низеньких журнальных столика между ними, раскидистый олеандр в большой кадке в углу, по стенам развешаны цветные фотографии вершин и горных пейзажей Ала-Тоо. Широкая лестница впереди, устланная ковровой дорожкой, вела на второй этаж…

Виталий снова дотронулся до ее руки, жестом пригласив сесть, а сам скрылся в коридоре направо. Через минуту он снова появился, теперь уже с ключом в руке, и повел ее вверх по лестнице.

На втором этаже коридор тоже уходил направо и налево — обстановка чисто гостиничная. И редкие двери в коридоре направо, куда они прошли по ковровой дорожке, гасящей звуки шагов, тоже были пронумерованы. В самом торце, у большого витражного окна, Виталий остановился, помедлил и решительно распахнул дверь пятнадцатого номера.

— Ты располагайся, осмотрись, а я сейчас, я мигом.

Ну что ж, что-то в этом роде Нина и предполагала. Люксовый номер ведомственной гостиницы, нерядового дома отдыха или даже санатория: гостиная, спальня, кабинет, санузел — со всеми причитающимися атрибутами. Из всех комнат выход на длинную лоджию.

Она подошла к окну. Вид, конечно, великолепный — раскидистый сад, зеленые холмы предгорья, сияющие вдали под предзакатным солнцем снежные вершины…

Виталий появился, слегка запыхавшись, с объемистым портфелем в руках.

— Машину я поставил на стоянку.

Он легко и нежно приобнял ее за плечи, коснулся губами ее щеки. И, отвечая на невысказанный вопрос, сказал:

— Это гостевой дом при ВДНХ. Мы можем провести здесь хоть несколько часов, хоть неделю.

Она секунду помедлила, потом взяла его руку, поднесла к лицу и легонько поцеловала прямо в середину ладони — сильной и крепкой, так по-мужски слегка пахнувшей бензином, — и провела ею по той щеке, которую он поцеловал.

— Я очень, очень рада, мой милый, что ты все так прекрасно спланировал, — тихо сказала она. — Очень, очень рада…

И когда он в ответ порывисто ее обнял и стал искать губами ее губы, она лишь на миг уклонилась, но только для того, чтобы прошептать:

— Может, нам все же запереть дверь, как ты считаешь?

Как это непонятно, как это странно… как это необычно…

Всего несколько часов, проведенных с любимым человеком, вернули все сторицей — и внутреннюю уверенность, и великолепное самочувствие, и былой оптимизм, и настроение… даже физическое состояние подъема и остроту ума. Не говоря уже об эмоциональной составляющей…

На эти часы она забыла все, что так тяготило последнее время. Словно слетели шелуха и сорные наносы будничной каждодневности, что тяжелым грузом висели на душе, давили на сердце. Она освободилась от всего лишнего, ненужного, что так осложняло каждую минуту… Ведь она через силу заставляла себя ходить на работу, участвовать в экспериментах Баринова, даже каждодневный контроль школьных успехов или неуспехов Сережи становился порой чрезмерным и накладным. А уж служебные обязанности превратились вообще в неподъемные.

И все это вдруг кончилось.

Она чувствовала, она была абсолютно уверена, что с этого времени все-все-все пойдет по-другому.

Запыленное, забрызганное дождями окно вымыли до скрипящей чистоты, и в него теперь вливалась красота мира, очарование окружающей действительности, через него лился новый свет, теплый, ласковый, обещающий… Оптимизм, которым она была наполнена, ничего другого и не предвещал.

Все оказалось так просто. Надо было всего лишь дать волю чувствам, вот и все…

Нужно было на короткое время забыть об обязанностях, о долге, об условностях общества, об официальной морали, с младых ногтей прививаемой нравственности… просто перейти в другую плоскость человеческого общения. Как броситься в горный поток, из которого неожиданно выйдешь обновленной, даже помолодевшей. И тем самым обрести кристальную ясность мыслей, спокойствие и мудрость. И способность жить дальше с гораздо большей уверенностью в том, что жить все-таки стоит…

Она словно бы заново познала радость отдавать и брать, любить и быть любимой, дарить и принимать подарки, прощать самой и быть прощенной другим, понимать другого человека и знать, что и он понимает тебя…

И все это вместилось в несколько часов, таких коротких и таких длинных, бесконечно протяженных во времени и даже в пространстве.

Нежность и умиротворение… Волна счастья и покоя… Доверчивость и беспредельная открытость…

Вот, значит, какой бывает любовь… А может, любовь только такой и бывает? А все остальное — это не любовь, это только так называется людьми, которые мечтают о ней, но никогда в своей жизни настоящей любви не испытывали?.. Влюбленность, симпатия, подкрепленная физическим влечением… или как это называется по-научному…

За окнами вечерело, а сумерки в комнате сгущались все больше.

Надо бы одеться, но не хотелось обременять себя всеми этими тряпками. Как приятно и хорошо чувствовать себя легко и раскованно. Тем более в комнате тепло, радиаторы греют прилично.

Она завернулась в простыню — наподобие древних гречанок, как она понимала. Получилось нечто вроде тоги. Хотя, впрочем, тогу носили в Древнем Риме, а в Греции женская одежда называлась хлена. Или хитон, точно она не помнила.

Нина подошла к окну, открыла дверь на лоджию. А вот за окном, снаружи, все же была ранняя весна, середина апреля, и к вечеру, как обычно, резко похолодало. Что ж, здесь и в мае, случается, выпадает снег.

Прямо под лоджией плотно росла сирень, на ней даже в сумерках можно было разглядеть первые нежные и яркие листочки. Вторым эшелоном стояли невысокие, чуть выше крыши, голубые тянь-шаньские ели. Потом шла узкая асфальтовая дорожка, за ней — полоса травяного газона, сплошная лента кустарника, снова стена голубых елей…

Виталий подошел неслышно, накинул ей на плечи свою кожаную куртку. Она слегка подалась назад, прижалась спиной и плечом к его груди… Господи, как хорошо иногда бывает на свете!..

Позади оставался огонь, оставались тепло и духота, впереди ждал мороз, пронизывающий ветер, яркие сполохи в небе. Нина протискивалась по тесной норе им навстречу. Ползти было недалеко, два-три человеческих роста, но нора была очень узкая, да еще и с переломом посредине. Сразу из жилища она уходила под наклоном вниз, посредине примерно переламывалась и шла уже вверх до самой поверхности.