Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Нина аккуратно вытолкнула наружу и вбок толстый кусок спрессованного снега, закрывающего выход, и осторожно выглянула.

Глаза постепенно привыкали к свету. Ярко-оранжевые светящиеся столбы в небе предвещали скорое изменение погоды. Надвигалась пурга. А пока было тихо и безветренно. Даже мороз чувствовался не сразу. Но стало заметно холоднее после того, когда последний раз она появлялась здесь, наверху.

Выход из землянки прятался среди корней громадной сосны, поваленной когда-то бурей. Само жилище располагалось в глубокой промоине под стволом в три обхвата. Ее расширили, с боков и сверху укрепили стволами других деревьев, натаскали поверх земли, набросали хвороста… Тепло, уютно и скрытно от посторонних глаз.

Не пропуская ничего, Нина внимательно осмотрелась. Снег лежал ровно, испещренный птичьими и заячьими следами, да поодаль, вдоль кустов, похоже, день-два назад пробежала, мышкуя, лиса…

Стараясь не задеть торчащие корни, не сбросить с них лежащий снег, Нина выползла из норы и, не разгибаясь в полный рост, поднялась на ноги. Под кряжистой, кривой, изломанной ветрами сосной с обломанной верхушкой, что стояла обособленно на краю поляны, тоже ничего подозрительного, и это хорошо. На самом ее верху, в густых мощных ветвях хранилась про запас разрубленная на куски оленья полутуша. Чтобы отгонять мелких хищников вроде куницы и соболя, она была завернута в потертую, пропахшую дымом костра медвежью шкуру, а от зоркого птичьего взгляда со всех сторон укрыта переплетенным лапником.

Какое-то время Нина раздумывала — пробраться к сосне прямо сейчас или же с началом пурги, чтобы та сразу замела следы. Нужно было бы, конечно, подождать, но голод, который вывел ее наверх, подталкивал все сильнее…

А пурга начнется вот-вот. Уже и воздух за время, пока она наверху, заметно побелел, уплотнился, щеку охолодил первый, еще слабый порыв ветра. Верхушки сосен пришли в движение. И птиц не видно и не слышно, они, почуяв непогоду, заблаговременно нашли себе укрытие.

И Нина решилась.

Проваливаясь по щиколотку, она двинулась к сосне не напрямик, а по большому полукругу, стараясь держаться ближе к кустам подлеска на краю поляны.

Она подошла к сосне со стороны противоположной входу в жилище, еще раз внимательно и неторопливо огляделась… Но только она, подняв голову, начала примериваться, как взобраться на дерево, не потревожив пласты снега на широких лапах, в середину спины что-то сильно ударило. Так, что ее бросило грудью и лицом на серо-розовый шершавый чешуйчатый ствол. Боли не было, только перехватило дыхание и спина сразу онемела. Нина ухватилась за обломок ветви и полуобернулась всем телом. Следующая стрела попала в шею — как раз над верхним краем мешковатой одежды. Ее широкий наконечник располосовал гортань и, выйдя с другой стороны, глубоко вонзился в толстый ствол. Обильно, резкими толчками брызнула кровь, и это было последнее, что Нина видела…

Перед обедом голова разболелась еще сильнее.

Поначалу Нина надеялась перетерпеть, думая, что за работой удастся забыться, а там, глядишь, боль пройдет. Можно было, конечно, принять анальгин, однако Баринов просил не пользоваться лекарствами без его ведома. Нина и сама не очень-то любила прибегать ко всякого рода химии, откровенно не понимая тех, кто по малейшему поводу бросается к аптечке… Временами боль опоясывала тесным обручем голову так, что дыхание перехватывало. При новом приступе Нина, не выдержав, поморщилась и кончиками пальцев принялась осторожно массировать себе затылок и виски.

— Что, болеешь? — главный инженер вошел неслышно.

— Д-да, — вяло ответила она. — Что-то голова раскалывается.

— То-то ты сегодня с утра мне не нравишься. Простыла?

— Не знаю. Температура в норме.

— Или на погоду?

Беляков сел за стол напротив и, прищурившись, еще раз критически осмотрел ее.

— А катись-ка ты, Ниночка Васильевна, домой. Из тебя сейчас работница, как из моей бабушки балерина. Срочного ничего нет. Запишись в библиотеку — и валяй.

Нина слабо отнекивалась, но Беляков махнул рукой в сторону двери и потянулся к журналу профилактических работ. А боль словно ждала момента, когда о ней узнают посторонние, и удесятерилась.

Как в потемках, Нина собралась, записалась у кадровички в книгу ухода: «Афанасьева, 14 мая, с 14 часов научно-техническая библиотека» и вышла за проходную.

На остановке скопилась масса народу, и стало ясно, что добираться автобусом выше ее сил. Она прошла чуть дальше и остановилась у края тротуара. Почти сразу из-за поворота блеснул зеленый огонек.

Машинально она назвала адрес лаборатории, а когда спохватилась, такси уже бодро прошелестело колесами по Ленинскому проспекту, повернуло на Советскую, увозя ее в противоположную сторону от дома.

Никого не встречая, Нина шла по полутемному коридору, заглядывая в пустые комнаты.

Но в «сонной» кто-то был — из полуоткрытой двери доносился приятный голосок: «И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему…»

Нина узнала Любочку и невольно улыбнулась. Любочка мечтала о медицинском, но второй год проваливалась в Томске, который ей усиленно рекомендовали Игорь и Александра Васильевна. Нине было приятно это никогда не унывающее, весело щебечущее создание — лаборантка едва доходила ей до плеча, хотя старалась носить туфли с просто ужасающими каблуками. Любочка всегда что-нибудь напевала за работой. Слух у нее имелся, голос тоже — и никого не раздражало ее мурлыканье какой-нибудь незатейливой мелодии.

Нина прислонилась к дверному косяку. На воздухе слегка отпустило, но голова по-прежнему болезненно отзывалась на любое движение… Она дослушала до конца и вошла. Здесь окон не было, солнце сюда никогда не заглядывало, и под потолком ярко горели лампы.

Любочка склонилась перед осциллографом, что-то высматривала на экране. На звук шагов она обернулась и тут же расплылась в улыбке.

Через минуту она уже хлопотала вокруг Нины, не зная, чем помочь. Она то бросалась постелить постель, чтобы Нина легла, то заварить ей свежего чая, то выключить половину ламп, потому что яркий свет режет глаза и голова болит от этого еще сильнее… Нина, не раздеваясь, прилегла поверх покрывала на «свою» кровать. Любочка, чуть замявшись, предложила помассировать ей голову. «Я умею, Нина Васильевна, честное слово! Вы даже не садитесь, лежите, как есть…»

От сильных и осторожных пальцев к голове притекало приятное тепло. Боль постепенно в нем растворялась, и Нина плавно начала погружаться в ту полудрему, когда слышишь и понимаешь все, что происходит вокруг, но нет ни сил, ни желания хоть как-то реагировать на это…

Она слышала, как Любочка осторожно задернула занавесь и вышла в комнату, как, стараясь не шуметь, что-то там двигала, переставляла с места на место. Сквозь опущенные веки Нина уловила, что лампы погасли, осталось лишь ночное освещение. Потом слабо стукнула дверь, щелкнул английский замок.