Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Он поочередно распахнул перед ними дверцы и простился коротким сухим кивком. Баринов в ответ слегка приподнял руку. Едва машина отъехала, он повернулся к Нине и весело, заразительно расхохотался.

— Нет, но каков пижон! — проговорил он сквозь смех. — Однако и я, по-моему, тоже в грязь не ударил, а?

— Павел Филиппович, — осторожно заметила Нина, — не много ли вы ему дали? Я-то думала, что это за вами из Академии…

— Не беспокойтесь, Нина Васильевна, такие расходы включены в командировочные. Так сказать, «на представительство». А кроме того, не забывайте, я как-никак доктор наук, по рангу положено… И вот что, предупреждаю заранее: пока мы с вами вдвоем, не вздумайте входить ко мне в долю из расчета половины суммы. Я ведь знаю вашу щепетильность.

Нина пожала плечами. Она тоже знала его непреклонность в решениях.

Он проводил ее до номера на восьмом этаже и перед открытой дверью сказал:

— Надеюсь, вам здесь будет удобно. Располагайтесь, через пятнадцать минут загляну. Мой номер этажом выше — сообразуясь с табелью о рангах, вынужден жить в полулюксе.

…Она стояла у огромного, почти во всю стену окна, когда он постучал.

— Любуетесь? — спросил он, останавливаясь рядом.

Нина кивнула. Она с интересом прислушивалась к себе: не очень ли сильно ее раздирает любопытство, и решила, что терпеть можно. Но все же — догадается ли Баринов сам, без расспросов, сказать о цели поездки? И когда?

— Воистину Москва впечатляет — что утром, что днем, что ночью… Ну что ж, Нина Васильевна, — Баринов театральным жестом обвел панораму. — Отдаю ее вам на пять дней. А потом — за работу. Сейчас же, извините, я вас покидаю. Хоть и суббота, а дел — выше крыши. В общем, будьте здоровы, живите разнообразно. До утра четверга.

Не успела она повернуться, сказать хотя бы слово, он быстрым движением пожал ей локоть, повернулся на каблуках и стремительно вышел, задев на ходу стул так, что тот чуть не упал.

Нина села в кресло и криво усмехнулась своему отражению в полированной поверхности журнального столика. В таком нелепом положении она оказалась едва ли не первый раз на своем веку.

Первой мыслью было — ближайшим рейсом улететь домой. Она даже позвонила в справочное. Билеты, естественно, были проданы на две недели вперед. Впрочем, запоздало спохватилась она, Баринов унес с собой не только ее командировочное удостоверение, но и паспорт.

Нина открыла дверь номера и выглянула в коридор. Залитый мертвящим светом люминесцентных ламп, он был абсолютно безлюден и до тошноты безлик, чист и аккуратен.

Она снова опустилась в кресло. Если следовать примерам из классики, оставалось бессильно разрыдаться, спрятав лицо в ладонях.

«Ну уж нет, дорогой Павел Филиппович! — с веселой злостью подумала она. — До четверга? Будет вам четверг!»

В самолете удалось немного вздремнуть, да и дома перед отлетом она заставила себя прилечь на несколько часов. Небольшая тяжесть и скованность в теле от дорожной усталости вымылись струями прохладного душа. Она вышла из номера с твердым намерением появляться здесь как можно позже, уходить как можно раньше и постараться временно забыть о самом существовании Баринова.

Ее окликнули из темного тупичка у лифта. Нина вгляделась. За еле различимой конторкой сидела коридорная. Настольная лампа с непрозрачным абажуром высвечивала лишь ее руки, лежащие на раскрытой книге.

— Извините, вы Афанасьева? — повторила она.

— Да, а что случилось?

— Для вас тут оставили, возьмите.

Она подала громадную коробку конфет «Вечерний звон» и конверт, перевернула страницу и снова склонилась над книгой. Световой конус высветил мягкую спадающую прядь ее волос. Нина пожала плечами, вернулась к себе.

На плотном глянцевом конверте было отпечатано: «Г-ца „Университетская“, д-р мед. наук Баринов П. Ф.» Фамилия была зачеркнута, над ней рукой Баринова написано: «к. т. н. Афанасьева Н. В.». На коробке оказался штамп гостиничного ресторана.

«Господи, когда он успел?»

Нина вертела конверт в руках и смотрела в окно. Как странно в этом человеке уживаются жесткость и хлебосольство, запредельный эгоизм и искреннее внимание к окружающим, великолепная эрудиция ученого и безмерное любопытство, свойственное, как говорят, только детям…

Она открыла незаклеенный конверт, догадываясь о содержимом. Но действительность превзошла мечты. Имени Вахтангова, новый и старый МХАТ, Театр оперетты, Театр на Таганке…

Нина разложила билеты по датам, пересчитала: семь штук, на каждый вечер, включая сегодняшний. Все в партере, не ближе третьего, но не дальше восьмого ряда, и, насколько можно судить, середина.

«Неплохо живут академики», — шевельнулась невольная мысль. Нина вздохнула и разорвала прозрачный целлофан на коробке.

Следующие дни спрессовались до предела. Нина переводила дух лишь в вагонах метро. Там нужно было просто ехать, не глазея по сторонам. Хотя как сказать. Вместе с ней ехали люди, а в чужом городе наблюдать за ними особенно интересно: что ни город, то норов.

И в первый вечер, и во второй, и в третий место в театре рядом с Ниной пустовало. По гостиничному справочнику она нашла телефон его номера и, не выдержав, звонила несколько раз — то утром, то поздно вечером. Ночью все же позвонить не решилась… Названий тех институтов, где Баринов мог бывать, она не знала, их телефонов, естественно, тоже, о чем запоздало спохватилась лишь сейчас.

В среду, когда после экспресс-завтрака в буфете на этаже Нина собиралась снова удариться в бега, Баринов внезапно объявился.

Рассеянно выслушав коротенький, малосвязный рассказ о том, где она была, что видела, он так же рассеянно улыбнулся на сетования, что не пришел ни на один спектакль. С тем же полуотсутствующим видом Баринов взял со стола книгу.

— А-а, Маркес. — И слабо полюбопытствовал: — Где удалось?

— На Кузнецком. На «черном рынке».

Помолчали. Потом Нина осторожно заметила:

— Вы что-то неважно выглядите, Павел Филиппович. Перемена климата?

— Ах, Нина Васильевна, Нина Васильевна! — Баринов поднялся из кресла, прошелся по номеру, бесцельно цепляясь взглядом за его безликие непременные атрибуты: настольная лампа с матерчатым абажуром, сбоку чуть прижаренным лампочкой, графин с двумя стаканами на стеклянном подносе, массивная пепельница, офорт над столиком, бра в изголовье узкой деревянной кровати. — Просто слишком много сациви, слишком много красного вина, люля-кебаба по-арабски, зеленого чая, плова, сладких улыбок, разговоров вокруг да около… Вы Пушкина хорошо знаете?

— Н-ну, более-менее.

— А помните: «В Академии наук заседает князь Дундук»?.. Как раз к его прямому потомку по интеллектуальной линии я сейчас иду. Сам-то он так — пшик, кусок, извините, на палочке, но зато — сын своего родителя… М-да-а…