Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Павел Филиппович, почему вам так нужны москвичи?

— Если честно, я бы предпочел сейчас не отвечать на ваш вопрос. Но если вы настаиваете…

— Да.

— Что ж, ваше право… Я боюсь, Нина Васильевна, прийти к неверным выводам. А это чревато — в первую очередь для вас. Извините.

— А дома, у себя вы не могли бы найти такую помощь?

— Вопрос, что называется, «на засыпку». Увы, среди моих сотрудников таковых, к сожалению, нет. У одних потенция не та, другие — просто не те. Игорь мог бы, однако ж он еще молод и зелен, в силу чего отягощен чужими мыслями, идеями и взглядами. Он закончит аспирантуру, защитится, поработает у меня пару лет и уйдет генерировать свои идеи в другом месте. Именно потому, что способен их генерировать. Вообще, он весьма перспективен как ученый. Такой вот парадокс.

— Двум медведям в одной берлоге…

— Да, что-то в этом роде. А если останется — потеряет индивидуальность, и очень легко, даже незаметно для себя.

— Почему же тогда говорят о научных направлениях, о научных школах?

— Нина Васильевна, милая, какой у меня штат? Я могу в своей захолустной лаборатории держать пятнадцать лаборантов, десять младших научных сотрудников, столько же просто научных и шестерых старших. Ну, еще Александра Васильевна, мой заместитель. Вот и все! Да еще парочка-тройка аспирантов… Помилуй бог, какая тут может сложиться школа?! Не до жиру, хотя бы просто толковых и думающих работников найти!

— А что вам сказал Банник?

Баринов медленно выпрямился в кресле и сложил руки на груди. Нина невозмутимо встретила его пытающий, подозрительный взгляд.

— Вы откуда его знаете? Вы что, виделись с ним? Говорили?.. Или кто-то был от него?

— Нет, разумеется, — подпустив немного легкости в голосе, сказала Нина. — Слышала о нем от кого-то. Недавно, еще во Фрунзе.

Взгляд Баринова стал острее и пронзительней. Вдруг в нем появилось беспокойство.

— Не от Игоря ли? — быстро спросил он.

— Нет, — Нина уже пожалела о своих словах. В ее планы вовсе не входило ссорить этих двоих — руководителя и аспиранта. — Нет, нет, определенно не от него. А это важно?

— Да, конечно! Я вас прошу, Нина Васильевна, вспомните, пожалуйста: когда, где и от кого вы слышали эту фамилию, — он уже не скрывал беспокойства. — Поверьте, это очень важно. И для меня, и для вас.

Нина лихорадочно искала выход. Ставить под удар кого-либо из лаборатории она не имела права, но и сказать правду пока не могла. Это значило бы задать Баринову сейчас те вопросы, на которые — Нина хорошо понимала это — он ответить не в состоянии.

— Павел Филиппович, — медленно начала она, осторожно подбирая каждое слово. — Павел Филиппович, извините меня, пожалуйста, но в данную минуту я не хотела бы говорить об этом. Поверьте, на то у меня свои причины. Я вас понимаю, только эту фамилию я узнала не от ваших сотрудников. — Нина специально выделила голосом два последних слова и постаралась при этом значительно посмотреть на Баринова. — Я совершенно случайно услышала один разговор… Для моих ушей он, разумеется, не предназначался, поэтому я узнала из него очень много интересного, касающегося меня лично. — Она сказала и запоздало рассердилась на себя. Надо же, не смогла удержаться от чисто бабьей привычки — не только воткнуть булавку, но еще и повернуть ее в ране. — Я так думаю, тут никто не виноват… А о том разговоре, который я невольно услышала, обещаю вам рассказать. Но только дома, не здесь… Хорошо, Павел Филиппович?

Баринов внимательно слушал ее и, когда она закончила, кивнул, вежливо улыбнувшись. Потом взял книгу и принялся листать, пробегая взглядом по страницам, но словно не видя их.

Листал он долго. Нина уж чуть ли не в сотый раз пожалела о своей невыдержанности, и тут он поднял голову.

— Вот что! — Он небрежно бросил книгу и вскользь ударил раскрытой ладонью по столику. — Хватит киснуть! Печенкой чую, чего нам с вами, Нина Васильевна, не хватает. Засиделись мы, вот что. У вас с собой есть что-нибудь такое… для природы?

— Какое — «такое»?

— Легкомысленное, туристское. Для пикника. Брюки там, свитер, кеды…

Нина рассмеялась.

— Господи, Павел Филиппович, да кто же «такое» берет в Москву? Мы же не в Сочи и не в Гаграх. Вот туда бы и купальник не грех взять.

— Да-а! — Баринов заметно огорчился. — Моя вина, не предупредил… С купальным сезоном, конечно, подождем, да и речка там мелковата. Пруд, правда, есть, если тоже не высох… Но в любом случае: переодевайтесь попроще — и на вокзал. Да, прихватите что-нибудь потеплее — там заночуем, а вечера прохладные. Вынужденный отпуск у нас до вечера субботы, значит, проведем это время в приятном общении с флорой и фауной Подмосковья.

Нина шла и с беспокойством прислушивалась к себе. На душе становилось все тревожнее и тревожнее, хотя никаких видимых причин для этого не было абсолютно. Даже повод для тревоги было бы трудно придумать в такой роскошный день.

— Павел Филиппович, извините, давайте немного отдохнем.

— Устали?

Нина попыталась улыбнуться как можно беспечнее.

— Да, вы знаете. Сама не пойму — отчего.

Они расположились прямо у дороги. Баринов постелил пиджак, но Нина, покачав головой, прошла чуть дальше и села на поваленный ствол осины.

Ствол был слегка влажен, кора на нем еще держалась, лишь местами, отвалившись, обнажала тронутую дождями, потемневшую древесину. Плотно пахло травой, мшистой сыростью. Заполуденное солнце играло на плотной листве, ему не мешали редкие, мелкими завитушками облачка, которые то таяли, то снова возникали в густо-синей глубине. Баринов что-то сказал, Нина не расслышала. Она изо всех сил пыталась вернуть хотя бы утреннее настроение. Непонятный душевный неуют тяготил и тревожил. Она попыталась сосредоточиться, заставляла себя наслаждаться негаданной прогулкой.

Взгляд скользил по изумительным в своей классической простоте березовым рощицам, густой, пышной траве по обе стороны проселка, по дальним перелескам, скрывающимся в серо-голубоватой дымке на горизонте — и ни на чем не мог остановиться. Нина попыталась задержать внимание хотя бы на дороге — простой, обыкновенной проселочной дороге, петляющей меж группками деревьев, обходящей маленькую заросшую балку с черной застойной водой, огибающей небольшие полянки со следами недавних копенок…

Она вспоминала, когда же ее настиг этот дурацкий внутренний дискомфорт, мысленно возвращаясь к началу их путешествия — к безлюдной, словно затерянной в лесу, платформе, на которую они вышли из вагона.

В электричке Баринов лишь загадочно улыбался на ее расспросы. Ехали долго. Нина запомнила лишь большие станции — Голицыно, Одинцово, Звенигород… Только однажды он проронил: