Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

На работу не тянуло. Баринов вяло констатировал это — и только.

Когда-то, на пороге зрелых годов, он попытался проанализировать свою способность к работе, соотнести свое желание и умение работать и отдыхать. Пытался найти оптимальное для себя соотношение работы, отдыха, развлечений. Чуть ли не день за днем проанализировал несколько последних лет и с удивлением констатировал — работе подчинена вся его жизнь. Причем несмотря на то, что бывали недели, месяцы, когда работой он не занимался ни на грамм. Несмотря на то, что он никогда не бросал хорошую компанию ради работы. То есть никогда у него не возникало досады, что вот надо куда-то спешить, а тут остаются люди, с которыми ему приятно общаться. Но надо совершать над собой насилие, все бросать и идти «делать дела». Несмотря ни на что.

Да, конечно, он мог прервать отпуск и срочно, с большим напряжением и не меньшими потерями выбираться, а каково это сделать в летнюю пору! — из Сочи или Анапы, Дубулты или Кисловодска: самолетом, поездом, автомобилем. Как можно скорее, не считаясь ни с чем. На работу. Потому что вдруг пришла в голову мысль. Потому что дальнейший отдых терял свой смысл, ведь отдыхать насильно Баринов так и не научился. Как, впрочем, и работать насильно. Просиживать штаны в ожидании новой мысли, следующей идеи было для Баринова так же бессмысленно и неприемлемо, как прохлаждаться в Юрмале с пришедшей внезапно свежей мыслью в мозгах, отложив ее «на потом», до благополучного возвращения в положенный срок. Неделю не появляясь в лаборатории, потом он не покидал ее месяцами.

И еще Баринов знал про себя одно обстоятельство: никогда он не работал без удовольствия. Всю свою сознательную научную жизнь он работал не за деньги, не за степень, не за должность, а исключительно ради удовлетворения своего любопытства. Правильно приложила Нина когда-то к нему высказывание Арцимовича, что он-де удовлетворяет свое любопытство за государственный счет. Конечно, она тогда шутила, но, пожалуй, сама не подозревала, насколько была права…

Болел он редко. Но даже во время болезни работал — читал, думал, планировал мысленно эксперименты…

Сейчас же — не думалось, не читалось, и мысли если возникали, то какие-то вялые, скомканные. Словом, не работалось. Даже больше — о работе вспоминалось с отвращением.

За те полторы недели, что прошли после Нининой гибели, Баринов покидал квартиру едва ли два-три раза — только в клинику: на рентген и процедуры. В лаборатории он не появлялся вообще. На Александру Васильевну, которая принялась каждый день докладывать по телефону о текущих делах, он безобразно накричал. Довел конечно же до слез, у нее глаза и без того частенько на мокром месте. И запретил звонить ему домой без крайней нужды.

«Убедительно прошу запомнить раз и навсегда и четко усвоить, уважаемая Александра Васильевна, что звонить мне можно только тогда, когда на крышу института сядет летающая тарелка. Да и то об этом я узнаю из газет и из программы „Время“ и приеду сам, без ваших звонков. Понятно, нет?»

Ссадины и синяки давно прошли. Рука и ключица срастались нормально, кожа под гипсом, как положено, зудела и чесалась. Треснувшие ребра ощущались только при сильном надавливании. И сознание работало четко, вот только душа — словно заледенела. Да так и не отпускала.

Накормив его завтраком, Лиза поспешно ушла, пообещав нигде не задерживаться и постараться вернуться пораньше.

Как хорошо, что она все понимает, спасибо ей большое. Все это время ненавязчиво рядом, а когда чувствует, что ее присутствие становится лишним, незаметно исчезает. Поддерживает любой разговор, никогда не сбиваясь на запретные темы, наоборот, чуть только он принимает опасное направление, ловким поворотом переводит его совсем на другие рельсы. Незаметно и тактично… И вообще, Баринов подозревал, что из-за него она забросила свою работу, в институт ходит только принять зачеты или экзамены или провести консультации.

…Так, сегодня вторник. По времени — пора.

Баринов набрал номер кафедры общей патологоанатомии мединститута.

Людочка, смешливая и языкастая лаборантка, его узнала сразу. «Да, Павел Филиппович, Сергей Валерьевич еще в четверг приехал. Соединить с ним?.. Нет-нет, он никуда не собирается, ничего не говорил…»

Сергей Валерьевич Щетинкин был старым товарищем Баринова, еще по Первому медицинскому. Учились они в разных группах, но оба интересовались физиологией и биохимией мозга и на кафедре физиологии составили вполне приличный тандем. Потом Щетинкин увлекся нейрохирургией, получил распределение в Тулу, и их пути разошлись. И вдруг, лет десять назад, встретились уже в Киргизии, здешний мединститут пригласил его возглавить кафедру патологоанатомии. Специалист он был классный, практик великолепный.

Его-то и ждал Баринов. Только ему он мог доверить на исследование мозг Афанасьевой, только его заключению он смог бы доверять полностью.

Машину взяла Лиза, да впрочем, Баринов и не сел бы пока за руль.

Он вызвал такси и поехал в мединститут. Но не доезжая нескольких кварталов, велел остановиться у парка Победы. Захотелось побродить по утренним пустынным аллеям.

Еще только начало лета, а листва на деревьях почему-то желтеет. Наверное, не хватает воды. Жары нет, ледники в горах не тают, поэтому и арыки совершенно сухие. Вот деревья и страдают от жажды, засыхают, сбрасывают листву… Но газоны более-менее зеленые, на редких клумбах виднеются даже цветы…

Итак, память может быть биологической, родовой и индивидуальной. Биологическая память наследуется практически всегда — инстинкты, рефлексы. Лягушонок при опасности прыгнет в воду, мышонок нырнет в норку, бельчонок заберется на дерево… Потомственный гончар понимает глину на ощупь, на цвет, на вкус, на запах, потомственный пастух даже в тесной городской клетушке непременно заведет какую-никакую живность… Биологическая и родовая память передается из поколения в поколение индивидууму при его рождении. Носителем биологической и родовой памяти индивидуум становится с первых мгновений после рождения.

С индивидуальной памятью сложнее.

Природа не могла предусмотреть всего, в том числе и продуктов человеческого разума. Не могла она предусмотреть, что чисто механическими средствами человека можно вернуть к жизни из состояния клинической смерти. Природа подразумевала, что если организм изношен или получил травму, несовместимую с жизнью, он должен быть ликвидирован. Однако ликвидации подлежит именно организм, то есть физическая оболочка. Разум же, память — никуда не исчезают. Если угодно — разум и память бессмертны. И если они находят новое вместилище, подходящее для них по определенным параметрам, проще говоря — новое тело, то продолжают жить — пусть даже в новом для себя качестве… Так можно интерпретировать взаимоотношения Мария Семенихина (Запевалова) — Нина Клягина (Афанасьева)… Но что тогда получается?..