Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

И завозился он, наводя «марафет», до глубокого вечера, уже и из остальных отделов народ разошелся по домам.

Собрав весь мусор в специальные закрытые контейнеры, Баринов выставил их за порог лаборатории — утром заберет специальная команда и вывезет на закрытую особую свалку-полигон — и наскоро прошелся мокрой шваброй: так, для порядка, потому как главная уборка все же делалась по утрам техничками. И сел передохнуть. И позволил себе к чашке растворимого индийского кофе закурить — здесь же, в помещении, несмотря на бытовавший строгий запрет.

Сидел он спиной к полуоткрытой двери и появления Барковского не заметил. Лишь услышав его совершенно особенное по интонации «гм-м, гм-м!..», вскочил на ноги, едва не опрокинув чашку, и оторопело сунул в остаток кофе почти докуренную сигарету — да только дым-то никуда не спрячешь!..

— Здравствуйте, Кирилл Витольдович! — неловко поклонился он. И поспешил оправдаться: — Я тут порядок наводил после эксперимента, уже закончил, сейчас ухожу!

— Добрый вечер, Павел Филиппович, — Барковский от порога благосклонно кивнул седой головой, словно не замечая табачного дыма. — Я тоже, понимаете ли, засиделся. Собрался уходить, вижу — свет.

— Кирилл Витольдович, вы не беспокойтесь, я сию минуту все обесточу, закрою и сдам ключи.

— Вы так торопитесь?.. А я, грешным делом, полагал посидеть с вами минут несколько, побеседовать. Чашечку кофе выпить. — Он прошел в глубь комнаты, сел у письменного стола на отчетливо скрипнувший стул и с легкой усмешкой посмотрел на окончательно обалдевшего Баринова. — Ну как, не возражаете?

— Нет-нет, конечно нет! — он растерянно и испуганно огляделся по сторонам. — Только, Кирилл Витольдович, кофе-то дрянь, суррогат, индийский растворимый…

Барковский звучно рассмеялся.

— Э-э, батенька, что такое настоящий суррогат, вы, молодежь, по счастью, не знаете. Кофе желудевый, чай морковный, сахарин, эрзац-маргарин с привкусом нефти, лепешки из картофельных очисток да хлеб из отрубей пополам с опилками…

Баринов суетливо, но стараясь не поворачиваться спиной к Барковскому, потому как приучен был, что это невежливо, включил электрочайник, вымыл чашку, а для себя достал мерный двухсотграммовый стакан.

— Это ж в Гражданскую войну, Кирилл Витольдович… и потом, в Отечественную. Блокада… и все такое… Между прочим, желудевый и ячменный кофе и сейчас продаются.

— Да-а?.. — с непонятной, но отчетливо похожей на издевательскую интонацией протянул Барковский. — И сейчас, говорите? Вам виднее, я по магазинам не хожу.

«Ну да, — невольно подумал Баринов. — В академпайке, небось, и чай индийский, и кофе бразильский, вот только икра русская — черная да красная».

— Вам сколько сахара, Кирилл Витольдович?

— Давайте сюда, я уж по своему вкусу. — И, помешивая горячий кофе, словно между прочим сказал: — Я, собственно, о чем хотел с вами, Павел Филиппович, поговорить… Чем вы занимаетесь у себя на кафедре? Не кафедра вообще, а вы — лично?

Баринов пристроился за тем же столом, но напротив. Интерес корифея к своей личности его не особенно удивил, ведь руководствовался чем-то Барковский, приглашая его на работу в свою лабораторию. Поначалу нужные слова не находились, и он вовсю досадовал на собственное косноязычье, но потом успокоился — флюиды Барковский испускал самые что ни на есть благожелательные и располагающие, словно не академик, не столп научной мысли, живой классик сидел напротив, а старший коллега и единомышленник. И почему-то общение с ним шло легче и проще, чем, скажем, с Банником или заведующим институтской кафедрой физиологии, членом-корреспондентом, профессором Юрием Ивановичем Медных или его заместителем, тоже членкором и тоже профессором Зиновием Аркадьевичем Дымшицем…

Вторая рюмка оказалась явно лишней. Чем дольше Баринов сидел, тем больше укреплялся в этой мысли. Разве что предложить ее соседу, а самому идти домой. Работы в лаборатории Барковского больше нет, как нет и собственно лаборатории, как нет больше и самого Кирилла Витольдовича… А есть пустой сегодняшний вечер.

Лиза собиралась после занятий в деревню, отвезти продукты… Может, плюнуть на завтрашние лекции да двинуть следом? То-то девочки обрадуются — сразу и мама, и папа приехали! Кинутся показывать игрушки, станут наперебой демонстрировать, как уже почти бегло умеют читать: тетка Женя занимается с ними очень плотно, спасибо ей и поясной поклон! Что бы без нее делали?.. Но нельзя — завтра день насыщенный: два спецкурса, семинар, а вечером работа в кафедральной лаборатории…

Он поднял рюмку, рассеянно посмотрел по сторонам и уткнулся взглядом в ухмылку давешнего незнакомца. Строго говоря, не ухмылку, а нормальную улыбку, обращенную к нему. Незнакомец, похоже, уже несколько минут как устроился за его столиком слева, а справа и напротив продолжали вдумчиво и заинтересованно беседовать, склонив к друг другу головы, прежние соседи. Перед ним тоже стояла полная рюмка, на картонной тарелочке лежал бутерброд с вареной колбасой.

— Закопали Кирилла Витольдовича, я таки дождался, — сообщил он, словно продолжал прерванный на кладбище разговор. — Положил на могилку свои гвоздички и вот решил тоже помянуть. Вижу — вы, Павел Филиппович. Помянем, значит, вместе!

— Вы меня знаете? — Баринов был неприятно удивлен. — Откуда?

— А я всех ваших сотрудников знаю, — сообщил незнакомец. И пояснил туманно: — Работа такая… Ну, что ж — пусть земля ему будет пухом!

Он поднял рюмку, кивнул Баринову, выпил и, морщась, принялся жевать бутерброд. Баринов залпом, как и первую, опрокинул рюмку, отщипнул корочку хлеба. Хотелось встать и уйти, но неплохо бы выяснить, что это за тип. Знакомы они не были, точно. Может, сталкивались в институте? Незнакомец выглядел лет на пять старше, вдруг кто из аспирантов или ассистентов? Разве всех упомнишь?.. Вот только в институте Баринов работу в лаборатории Барковского, то есть фактически на стороне, не афишировал и никогда ей не прикрывался, в отличие от работы на кафедре. Спросить в лоб, что ли?..

Словно в ответ на мысли Баринова незнакомец слегка склонил голову в полупоклоне.

— Шишков моя фамилия, — представился он. — Не Шишкин — художник такой был, а Шишков — писатель, что «Угрюм-реку» написал.

— И что же неписателю Шишкову от меня нужно? — Баринов решил не церемониться. Человека этого он до сегодняшнего дня наверняка не встречал, но чем-то он показался неприятен с самого начала. То ли манерами, то ли глазами, то ли еще чем-то неуловимым в облике — необъяснимым навскидку, но весьма отчетливым.

— А дело у меня простое, Павел Филиппович, — Шишков демонстративно огляделся по сторонам, пожал плечами. — Здесь, конечно, не совсем располагает, но почему бы и нет? Вот только посторонние нам ни к чему.