Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Когда Банник без стука появился в дверях, он неторопливо поднялся из-за рабочего стола.

— День добрый, Николай Осипович, — и сделал приглашающий жест. — Прошу!

Тот тоже не торопился. Обвел взглядом обстановку кабинета, слегка усмехнулся, склонил голову в приветствии.

— Доброе утро, Павел Филиппович. Вот и свиделись.

И направился прямиком в «гостевой угол», как и предполагалось — не пристало такой личности сидеть за приставным столиком в кабинете провинциального завлаба!

Там он удобно устроился в кресле, непринужденно спросил:

— Что, так и будем разговаривать?

Баринов пожал плечами, вышел из-за стола, сел в кресло по другую сторону журнального столика.

— Слушаю вас. — Выдержав положенную паузу, спросил сухо: — И о чем же у нас разговор?

Банник поискал глазами пепельницу, придвинул к себе поближе. Курил он по-прежнему «Кэмел», правда, теперь с фильтром, и зажигалочка тоже была не из простых — корпус вороненого металла, с никелированной крышкой. «Зиппо», а то и «Данхилл», никак не меньше.

Он сидел, изящно поддернув светлые кримпленовые брюки с острейшей складкой, положив ногу на ногу, так же изящно покачивал летней, тоже светлой, туфлей и, прищурясь, смотрел на Баринова в упор.

— Материалы опытов ты мне, конечно, решил не показывать.

— А что именно интересует?

— Ты дурак, Баринов, — неожиданно сказал он. — Как был наивным идеалистом, так и остался. «Эффект Афанасьевой» — не оружие.

Баринов усмехнулся.

— Ты, я думаю, с годами тоже не поумнел.

Во взгляде Банника появился интерес.

— И давно мы на «ты»?

— С сегодняшнего дня. Но если ты возражаешь…

Банник хмыкнул в ответ, аккуратно затушил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету.

— Нет, отчего же. Свои люди, небось… Но не будем тянуть кота за хвост. Собирайся-ка, мил человек, сам, бери свою подопытную — и милости прошу ко мне, в первопрестольную. Тебе гарантирую квартиру, машину, дачу — сейчас, членкорство — через два года. Ей — квартиру, приличную работу и прочие бытовые блага. Естественно, прописку, причем не по лимиту.

— Не получится.

— Что так? Опять гордыня взыграла?

— Погибла она. Нет ее.

— Кто погиб? Кого нет? — не понял Банник и слегка нахмурился. — Поясни.

— Афанасьева погибла в автомобильной катастрофе.

Самообладание на миг оставило Банника. Было видно, что он растерялся: лицо дрогнуло, уголки губ чуть опустились — недоуменно, даже обиженно.

— Ты что мелешь? Поиграть со мной захотел?

— Ага, не успели доложить! Прошляпили, значит! — резко, даже жестко констатировал Баринов. И не удержался, добавил уже насмешливо: — Хреновата ваша вата, сквозь нее проходит дым.

Банник крепко провел ладонью по лицу — сверху вниз — словно сдирая старую маску и прилаживая новую.

— Несчастный случай? — сухо спросил он, как будто уже теряя к этому делу всякий интерес. — Или…

— Без «или».

— Так-так… Давно?

— Два месяца.

Банник уже полностью овладел собой, и Баринов невольно подумал уважительно — а парень умеет держать удар! Видно, очень нужна была ему Афанасьева, если появился здесь собственной персоной. Да и цену давал немалую, не рядовую. А мог бы просто-запросто, в их привычке, взять и не спрашивать. Хотя — силовые методы еще могут пригодиться как последний довод власть имущих…

Одно хорошо: не знает о Нине — не знает и об Олеге. И пусть не знает — как можно дольше.

«Шишок-то теперь покорячится, как ужак на вилах, — Баринов поймал себя на злорадстве. — Такой осечки ему не простят, к бабке не ходи!»

Банник машинально поглаживал седеющую эспаньолку, сосредоточенно глядел перед собой, приводя мысли в порядок, прикидывая, видимо, новые варианты в непредвиденных обстоятельствах. Расклад-то, похоже, изменился принципиально.

Собеседника он стесняться не собирался, нужды в том не было — они достаточно хорошо знали друг друга и, главное, не забыли спустя четверть века.

— Может, кофейку, Николай Осипович? — осведомился Баринов и усмехнулся про себя — только в старых романах ничего не пьют и не едят в доме врага, а нынче нравы заметно упростились. — Или чего покрепче?

— Да, пожалуй, — кивнул Банник рассеянно и поднял со стола сигареты, снова закурил.

…Коньяк был настоящий, армянский «Праздничный» пятнадцатилетней выдержки, дефицит даже в совминовском буфете, и благородно отсвечивал-переливался темным янтарем на донышке хрустальных фужеров. Да и кофе удался — ароматный, с крепкой пенкой.

Сидя напротив через столик, они поговорили о коньяках вообще и о французских в частности; слегка поспорили, чем его закусывать — лимоном, сыром или шоколадом, и согласились, что лучше всего вообще ничем, а запивать горячим кофе: пригубить — отпить глоточек, снова пригубить — снова отпить; вспомнили старую присказку, приписываемую Шарлю де Талейрану, что кофе, в свою очередь, должен быть горячим, как любовь, черным, как ночь, сладким, как грех, и крепким, как проклятье…

Фужеры опустели, и Баринов отмерил по второй порции.

Банник неожиданно спросил:

— У тебя ножницы далеко?

Не выказывая удивления, Баринов встал, достал из ящика письменного стола большие портновские ножницы, которыми вырезал куски из лент самописцев, и подал ему.

Банник неторопливо подошел к шкафу, нагнулся к проводу, который выползал из-под дверцы, спускался по ножке и скрывался тут же под ковром, демонстративно проследил взглядом направление к журнальному столику и аккуратно перерезал. Вернул ножницы Баринову и даже как-то весело улыбнулся.

— Ма-альчик, — мягко протянул он, — ты еще ма-альчик в эдаких делах!.. Ладно, первую часть разговора можешь сохранить на память — там ничего военного. Садись!

Он снова опустился в кресло, жестом указал Баринову на его прежнее место. Подождал, пока тот сядет, взял фужер и, глядя на слегка колыхающуюся поверхность коньяка, стал говорить — размеренно, четко разделяя слова, словно на лекции в студенческой аудитории.

— В 1788 году бургомистр Толедо писал королю Карлосу II о молодой женщине по имени Анна-Гарсия де Сальвадоре, которая в своих снах перевоплощалась в мужчин и женщин прошлых веков. Так, в облике гладиатора она дралась на аренах Рима, в обличье искусного каменотеса выбивала затейливые рисунки во дворце фараона, а потом становилась диким человеком в шкурах и с копьем и топором охотилась на единорогов и диких кошек с громадными клыками. И спрашивал короля — что ему делать с той женщиной? Местные священники не могут изгнать из нее дьявола, а папский престол на многочисленные запросы ничего не отвечает… В отчете за 1871 год Иогана Рау, профессора кафедры философии Кельнского университета, упоминается некий молодой человек, сын лавочника, обследованный лично профессором в одном из селений неподалеку, который писал тексты, похожие на древнегреческие, причем сам не понимал написанного, а запомнил их, будучи во сне переписчиком пергаментных свитков. Он же, но уже в других снах видел себя прикованным к веслу на галере в компании таких же оборванцев, каким выглядел сам, потом был одалиской в гареме султана, потом воином на низкорослой мохнатой лошади, вооруженным луком и стрелами, а также женщиной-негритянкой, матерью многочисленного семейства, обитающего в хижине из жердей и тростника на берегу огромного озера или моря… Ну а Иван Герасимович Зайченко, городской сумасшедший из Астрахани, пятидесяти трех лет от роду, не умел ни читать, ни писать, зато с мельчайшими подробностями жизнеописывал быт то ли китайского, то ли тибетского монастыря, где монахом или послушником укреплял молитвами свой дух, а заодно и тело, изучая искусство убивать голыми руками и ногами. Смог даже худо-бедно вспомнить и показать какое-то количество этих приемов. А еще, будучи приведен в соответствующее состояние спецсредствами, он любил рассказывать, как совершались человеческие жертвоприношения на вершинах пирамид майя: он, оказывается, участвовал в них в качестве одного из младших жрецов. Да с такими деталями и подробностями, что соответствующие специалисты — археологи и этнографы сначала обалдели, потом принялись кидать в воздух чепчики и кричать «ура!», и готовы были ему ноги мыть и воду пить… Много чего интересного из того, что привиделось ему во сне, смог бы рассказать Ивашка-дурачок, если бы не скончался от передозировки по вине кретина-лаборанта. Случилось это в 1973 году в спецлаборатории № 441, которую после Иванова-Барковского, как тебе известно, возглавил твой покорный слуга… А наткнулись мы на Зайченко методом «гребенки», которым, кстати, ты, Павел Филиппович, должен владеть, сам по нему работал — то ли в Перми, то ли в Саратове…