Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Нате, братья-алкоголики. Разводить будете или как?

— Или как, — отозвался Омельченко и хитро прищурился. — Чтобы градус не понижать.

— Ну, вот и славненько, — сказал Щетинкин, снова усаживаясь за стол. — Значит, я правильно думал, тут и заночуем. Борис в командировке, вольный казак, а Лизу я предупредил, — повернулся он к Баринову. — Позвонил, напомнил, что жду тебя на даче, сказал, что, возможно, останемся до утра.

Баринов и Омельченко переглянулись.

— Ты ей звонил? — медленно переспросил Баринов.

— Ну да. Тебя же нигде не мог найти. А что?

От досады Баринов даже сплюнул.

— Нет, Серега, тебя еще учить и учить! Ну, ни разу не образованный!.. Я что тебе вчера говорил? О чем предупреждал?

Его поддержал и Омельченко.

— Аккуратней надо, Сережа! — сказал он укоризненно, покачивая головой. — Понимаешь, был бы Банник сам по себе — да и черт с ним и с его ведомством! Куратор там больно серьезный.

— Вы что, думаете, и меня прослушивают? Мания у вас какая-то, честное слово!

— Сам-то ты им, скорее всего, и на хрен не нужен, извини. Но раз они «сели на хвост» Паше, то обязаны «взять под колпак» всех, с кем он контактирует. И Лизу, и тебя, и меня… Ну да ладно, до завтрашнего вечера у нас время есть. Паша, у тебя же завтра встреча с Банником?

— Назначил на вечер.

— Ну вот, ergo , до завтрашнего вечера мы абсолютно свободны. Наливай. И не будем думать о плохом.

Запивать чистый медицинский спирт холодной горной водой из ближайшего ручейка оказалось значительно приятней, чем газированной минералкой из бутылки.

В медицине без спирта, как известно, никуда, и в каждом коллективе человек, который имел к нему доступ, а тем более распределял его, пользовался особым уважением у нижестоящих и особым расположением у вышестоящих. В кулуарах, например, спирт так и назывался — «жидкая валюта».

Ну а уж о способах заполучить заветную бутылочку «для личных нужд» складывалось множество легенд и историй. Разумеется, были они в запасе и у друзей-коллег. В некоторых историях фигурировали и они сами. Особенно по молодости — в студенчестве и первые годы после института. В своем кругу, посмеиваясь и подшучивая, вспоминали о них охотно. Хоть и знали чужие истории почти наизусть от частых рассказов, но отчего бы не послушать еще раз?..

Щетинкин, например, любил рассказывать, как он, в его недолгую бытность исполняющим обязанности завкафедрой гистологии одного из провинциальных мединститутов, с превеликим изумлением обнаружил, что кафедра ежемесячно получала дополнительно три литра спирта-ректификата «для протирки главного фокусного расстояния оптических осей лабораторных микроскопов, количеством 30 штук». По легенде, такую формулировку внес на спор с деканом лечебного факультета в очередную заявку лет десять назад бывший завкафедрой. Тогдашний ректор ее, не читая, подмахнул, и стала та формула ежегодно кочевать из заявки в заявку — к несказанному удовольствию всех посвященных…

За пересказами подобных историй, известных еще со студенческих времен, за традиционными перешуточками и хаханьками они нажгли новых углей, нанизали на шампуры и пожарили впрок оставшееся мясо — уж лучше остывший шашлык, чем сплошной уксус. Снова сели за стол, еще махнули пару раз по полсотни граммов этанола…

Но от событий этого дня если и можно было отвлечься, то ненадолго… «Довлеет дневи злоба его».

И Щетинкин сказал:

— Ребята, вы все время говорите об этом Баннике. Я о нем, например, знать не знаю. Вчера только от тебя, Паша, услышал. Кто он такой, в конце концов?

Баринов и Омельченко переглянулись, потом Баринов кивнул.

— Понимаешь, какая штука… — начал Омельченко, морщась и почесывая указательным пальцем правый висок, что означало довольно высокую степень его озабоченности. Или то, что он находится сию минуту в значительном затруднении. — Трудно вот так, одномоментно и однозначно… Он — крупный ученый союзного масштаба, в справочнике Академии найдешь все его звания, регалии, а также перечень научных трудов. Но это парадная сторона, для широкой публики… А есть еще «закрытый» Банник. И с его именем последние лет десять-двенадцать связывают разработку в Советском Союзе психотропного и нейролингвистического оружия… Паша его неплохо знает, еще с конца шестидесятых. И как ученого, и как человека.

— Вот-вот! — подхватил Баринов. — Особенно — его идею-фикс. Этакую большую кнопку, которой управляется все прогрессивное и не очень человечество.

— Несколько больших кнопок, — поправил Омельченко. — Нажал на первую — все плачут, нажал на вторую — все смеются, нажал на третью — все абсолютно всем довольны, все счастливы, носят флаги и бьют в барабаны, и пускают радостные слюни, когда жрут печеную брюкву в полной уверенности, что это шашлык из отборной баранины…

— А нажал следующую из октавы — и одна половина человечества с упоением кинется жрать другую…

— Так вот, Серега, этот самый Николай Осипович со времен шестидесятых заметно прогрессировал. Слава богу, мы с ним непосредственно не пересекались, я имею в виду по работе. Но, естественно, знакомы, он моим институтом одно время сильно интересовался, и вообще… Словом, наслышан. Что-то в форме сплетен и слухов, что-то по официальным каналам, по большому-то счету в одной песочнице возимся. А также по публикациям и диссертациям, которые делаются людьми из его окружения.

— Погоди-ка, Боря! — перебил его Щетинкин и обратился к Баринову. — А ты что, Паша, с тех самых пор с ним так и не встречался?

Но Омельченко не дал тому ответить.

— Он предпочитает не шустрить по республиканским академическим институтам, вы тут весьма обидчивы и щепетильны, свято блюдете некую «незалэжность та самостийность». У него, по моим прикидкам, штук пять-шесть своих НИИ, номерных естественно. И по российским научным центрам он неплохую сеть раскинул. В Казани, например, на него работает группа Гибадуллина, в Хабаровске — Долгова, в Ростове — Петросяна. Есть у него лаборатории в Томске, Перми, Ставрополе…

— А в Новосибирске? — перебил его Щетинкин.

— Правильно, Серега. И в Новосибирске.

— У тебя?

— Нет, не у меня. Биологов да физиологов у него своих хватает. Нет, братцы, держит он свою лабораторию в соседнем со мной институте со скромной вывеской «НИИ ССК», что в переводе на человеческий означает «систем связи и коммуникаций».

— Постой, постой, а с какого испуга Банник полез к связистам?

— Ха! Вот тут-то собачка и порылась!.. Деревенька наша маленькая, в каждой избушке — свои игрушки, да про те игрушки все всё знают. И первый отдел не указ. Правильно, работает тот НИИ исключительно на оборону, в том числе по космической связи, ракетам и спутникам, но — на дальнем полигоне у него лаборатория с виварием, где кроме собак и кроликов содержатся и приматы — от гамадрилов и павианов до шимпанзе. Говорят, даже орангутанги были, но с ними чисто физически управляться тяжело, отказались… А в самом НИИ периодически случаются людишки из банниковской своры.