Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Ну, хорош! Нам пора, — Омельченко тронул Шишкова за запястье, согнул-разогнул его пальцы. — Через полчасика оклемаешься и — свободен!.. Попрощайся с пациентом, Сергей Валерьевич.

Щетинкин встал перед Шишковым, заложив руки за спину, несколько секунд смотрел на него в упор.

— Сдается мне, мил человек, что ты — чекист потомственный, — с джигарханяновскими интонациями из «Место встречи…» сказал Щетинкин. — Со всеми вытекающими… Наверняка дедушка твой нашего брата раскулачивал, папаша — по подвалам в затылок стрелял… ну и ты, паскудник, по их стопам… Взять, что ли, грех на душу, кончить тебя прямо здесь и сейчас… Ладно, живи и помни… Эх, боюсь, не раз мы еще пожалеем о своем долбаном гуманизме…

Высадив Лизу у горкома, а Сергея у Октябрьского райотдела, к которому был приписан Таш-Майнок, Омельченко поехал в институт. Предстояло пересечь с юга на север почти весь город, так что времени подумать немного в спокойной обстановке появилось.

В акцию «публичной огласки», предложенную Лизой, он не верил изначально. Ну, будут знать о похищении несколько десятков человек, и что?.. Чем они смогут помочь реально? Пусть это будут даже авторитетные и влиятельные люди, да только за пределы своих ведомств далеко ли их влияние распространяется? И захотят ли они обострять отношения с тем единственным ведомством, которое на самом деле влиятельно буквально во всех сферах нашей жизни?.. Но возражать, естественно, он не стал и не станет в будущем. Хуже не будет, во-первых, а вдруг да кто-либо из посвященных что-нибудь узнает нового, интересного и полезного, во-вторых?..

Сам он предпочел тактику конкретных действий через «точечные контакты». А значит, без какой-либо огласки. Поговоришь с одним нужным человечком, с другим, третьим — строго конфиденциально, разумеется! — глядишь, и выйдешь на того единственного, кто сможет реально посодействовать в этом щепетильном деле. У немцев, кажется, есть нечто вроде — «что знают трое, то знает свинья»…

Для себя Омельченко уже наметил кое-кого, с кем в первую очередь необходимо встретиться. Конечно, не здесь, не в Киргизии. Абсолютное большинство местных должностных лиц — пешки, реально обладающих какой-то властью — единицы. Но до них ему не добраться вот так, с ходу, в силу своего и их статуса. А организовывать «подход к снаряду» слишком долго, время-то не ждет, цепочка может оказаться длинной. Если Щетинкину или Лизе удастся подобраться к по-настоящему влиятельным людям, получится великолепно, нужная поддержка никогда не лишняя.

И поэтому он намерен действовать главным образом в центре, там, где, собственно, и делается политика… Поработает сам, заставит поработать «старых добрых знакомых», им зачтется.

…Габитов встретил его радушно и приветливо, приказал секретарше немедленно организовать «малый дастархан» в комнате отдыха. Но мигом помрачнел, как только узнал о причинах визита. Выслушал, ничего не говоря, нервно постукивая пальцами по крышке стола, не прерывая рассказ разными лишними междометиями или риторическими фразами.

Разумеется, рассказал Омельченко только самое главное, выведя за скобки все, что директору института знать было необязательно.

— А теперь меня послушай, в тему, — сказал Габитов. — Вчера, сразу после обеда, посетил меня некий человечек с необычной просьбой… Да-да, из этих, из «органов». Проинформировал, что где-то в верхах возникла срочная необходимость проконсультироваться с профессором Бариновым. Настолько срочная, что профессор уже в самолете, летит в Москву. Так вот, он просил, чтобы в будущем не случилось недоразумений в смысле нарушения трудовой дисциплины и тому подобного, переправить ему через этого человечка командировочное удостоверение, датированное вчерашним числом, но с открытым сроком командировки. Место командировки и цель — Москва, в распоряжение президиума Академии наук СССР.

— И ты выписал?

— А что бы ты сделал на моем месте?

Омельченко поднял нетронутую рюмку коньяка, не чокаясь выпил, закусил ломтиком пахучей и сладкой чарджоуской дыни.

— Ну что ж, красиво и изящно. Умеют работать ребята!.. Через пару недель получишь личное заявление с просьбой о переводе, скажем, в НИИ номер двадцать два закрытого города Какашкино-33. И письмо на официальном бланке, подтверждающее данный перевод.

— Ты думаешь?

— Да ты что, мальчик, что ли? — взорвался Омельченко. Он почти выпрыгнул из кресла и принялся ходить взад-вперед по огромной, в три окна, комнате отдыха. Потом остановился перед Габитовым, сказал примирительно: — Извини, Наиль, сорвался.

— Нет-нет, ничего, — ровным голосом ответил тот. — Я понимаю. Говори, что надо делать. Надеюсь, нет нужды объяснять, что это и в моих интересах.

Омельченко снова занял свое место в кресле.

— Спасибо, Наиль. А что делать… Постарайся узнать, куда его задвинули и кто конкретно за всем этим стоит. И нет ли у кого-нибудь туда хода. Пусть на ниточке, пусть на сопельке, но — хода… Кстати, ты не запомнил, кто к тебе приходил?

— Как же, как же. Даже записал, сейчас гляну, — Габитов вышел в кабинет, вернулся с внушительного вида блокнотом и принялся его листать.

А Омельченко словно кто-то под руку толкнул. Он вынул из кармана удостоверение Шишкова, раскрыл и показал через стол Габитову:

— Этот?

Несколько секунд Габитов сидел неподвижно, что-то, видимо, додумывая про себя, потом, нервно откашлявшись, спросил:

— Откуда оно у тебя?

— Да так, сегодня утром мы с этим типом довольно плотно поговорили. Ну, он и подарил… на память.

Габитов качнул головой.

— С огнем играешь, Борис Богданович. Однако как знаешь, тебе виднее…

Они выпили еще по рюмке, но разговор дальше не клеился. Любые темы казались несущественными и ненужными. Оба это понимали, и оба считали вполне нормальным явлением.

Договорились держать по возможности друг друга в курсе, и Омельченко поднялся.

— Ладно, мне пора. С твоего позволения, повидаюсь еще с ребятами из лаборатории и покачу дальше.

— Да, конечно, по-другому и нельзя.

Габитов встал его проводить, но у самих дверей придержал за локоть.

— Ты Болота Шамшиева знаешь?

— Это который — «Алые маки Иссык-Куля»? Лично — нет. А что?

— Говорят, он новую картину снимает. Рабочее название — «Конопля Чуйской долины».

Омельченко, прищурившись, посмотрел прямо в глаза Габитову. Тот спокойно выдержал его взгляд и продолжил:

— Ты ведь, Боря, домой самолетом, не так ли? Очень надеюсь, что привычки твои не изменились — никакого багажа, только ручная кладь. Так ведь?

Когда под вечер он появился на квартире Баринова, Лиза и Щетинкин его уже давно ждали.

— Есть будешь? — сразу спросила Лиза, едва он появился на пороге.