Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Ну что ж, значит, можно и нужно говорить все. И не опасаться, что придется ее утешать. Нет, в отношении этой женщины умалчивать о чем-то просто неприлично. И тактически, и стратегически неправильно. Да и не заслуживает она этого.

Его рассказ длился дольше, чем Щетинкина. Был он более детальным, с экскурсами в прошлое, о котором Лиза была осведомлена тоже. И о работе Павла в лаборатории Барковского, и о первых стычках Баринова с Шишковым, в том числе о результате этих стычек, и о принципиальных разногласиях Баринова с Банником… В середине затянувшегося рассказа она встала, распахнула окно и поставила на столик пепельницу — и все это сосредоточенно и молча, не заставляя рассказчика прерываться. Кивнула — курите, мол, ребята, и сама взяла сигарету из протянутой пачки.

И совсем уж с особенным вниманием восприняла она описание сеанса «полтергейста», как выразился в свое время Щетинкин, того самого, который продемонстрировал Банник в кабинете Баринова. Но даже при этом она воздержалась от каких-либо комментариев и вопросов. А волнение выдала лишь вторая сигарета, за которой она потянулась, едва затушив в пепельнице предыдущую.

Когда Омельченко замолчал, она лишь спросила:

— Все, Боря? — И когда он кивнул, задумчиво произнесла: — История достаточно странная и очень непонятная… Но есть в ней один, по-моему, ключевой момент — почему Банник так резко переиграл время встречи? Что могло его заставить?

— А если это просто «эксцесс исполнителя»? — подал голос Щетинкин. — Банник попросил, а «органы» перестарались.

Лиза поморщилась.

— Банник — и есть «органы», разделять их не стоит… Он узнал что-то такое, что заставило форсировать ситуацию. Вот только что именно?

— Может, решил сыграть на опережение? Паша высказал мысль, что Банник пожалеет, что так неосторожно выказал свои способности к полтергейсту. Вот он и испугался, что Паша кому-нибудь об этом расскажет.

— Тогда бы и вас тоже взяли. Превентивно.

Лиза сказала это как само собой разумеющееся, но Щетинкин внезапно ощутил холодок в груди. Как-то до сего момента он, похоже, не воспринимал происходящее всерьез. А теперь вдруг, после ее слов, ему стало очень и очень неуютно. Даже ладони внезапно вспотели.

— Ладно, гадать не будем, — прервал молчание Омельченко. — Пашу надо выручать. Едем сначала в «Интурист» к Баннику, пусть объяснит. А оттуда — прямо в КГБ.

— Ну да, — фыркнул Щетинкин. — Так они тебе его и отдали! Нет, тут надо похитрее… Надо еще кого-нибудь задействовать.

— Погодите, ребята. Вот так — в лоб, действительно, только навредим, — Лиза задумалась, прикидывая что-то в уме. — Мне кажется, на первом этапе нужна элементарная огласка. Чем больше людей окажутся в курсе — тем лучше. Поэтому — что мы можем?.. Институт, Академия, горком, ЦК…

— МВД стоит подключить, — предложил, подумав, Щетинкин. — Милиция и «контора» друг друга недолюбливают, можно на этом сыграть.

— И московских «тяжеловесов», так? Это я могу взять на себя, — оживился Омельченко. — И ты, Лиза, позвонишь троим-четверым. Есть ведь кому?

Она кивнула, соглашаясь.

— Давайте распределимся, кто куда. Предлагаю так: Борис — в институт и Академию, Сергей — в МВД, начнешь с райотдела, а потом и выше. Я беру на себя горком и так далее… И, ребята, — подумав, строго предупредила она, — пожалуйста, без «болевых» приемов и отсебятины. И везде и всем говорите только правду. Честность — лучшая политика, особенно в нашем положении. Хорошо?

Они оба согласно кивнули, но потом Омельченко сказал:

— И все же сначала я бы наведался к Баннику. Давайте так — прямиком в гостиницу, втроем. А уже потом — как наметили.

Чтобы не терять времени, такси вызывать не стали. Просто проголосовали на улице, остановили частника и через десять минут были на привокзальной площади у «Интуриста».

— Вот что, Лиза, — замедлил шаги Омельченко. — Тебе есть смысл подождать нас… хотя бы вон на той скамеечке в сквере. Женщина в гостинице… сама понимаешь.

— Сейчас десять утра, а не одиннадцать вечера! [8] В СССР действовало правило, запрещающее постояльцам принимать гостей в номерах после 23 часов. Особенно тщательно отслеживались гости женского пола.

— Так и гостиница специфическая.

Лиза посмотрела на них, подумала.

— Хорошо. Вы только поживее, пожалуйста. Ладно?

Щетинкин погладил ее по плечу.

— Не волнуйся, Лизок. Мы аккуратно.

…В вестибюль мимо швейцара они прошли неторопливой, но деловой походкой. Так, что он даже не потребовал предъявить пропуск-визитку.

Из-за полуспущенных штор, обилия пальм и рододендронов в кадках, массивных кожаных кресел и диванов там царил полумрак. Прямо по вестибюлю угадывалась широкая лестница с мощными перилами. По краям ее венчали массивные вазы, а ковровую дорожку на каждой ступени прижимали начищенные медные прутья. Занимавшая всю боковую стенку застекленная поверху деревянная стойка-барьер почти не бросалась в глаза, тем более три женщины в одинаковых строгих белых блузках по другую сторону.

Омельченко направился к той, что сидела за надписью «Администратор».

— Здравствуйте.

— Добрый день! Чем могу помочь?

Он открыл перед женщиной свое удостоверение.

— Я из Новосибирска, остановился в «Кыргызстане». А у вас живет мой коллега из Москвы, мы договорились с ним сегодня встретиться.

— Да-да, конечно… э-э, Борис Богданович. Он вас ждет? В каком номере, знаете?

— Двести второй, Николай Осипович Банник.

Глаза администратора вдруг скачком изменились, и выражение лица сразу стало другим, хотя, как мог поклясться Щетинкин и подтвердить Омельченко, у нее при этом не дрогнула ни одна черта. Просто из официально-приветливого оно мгновенно сделалось официально-дежурным.

— Извините, товарищи, названный гражданин у нас не проживает.

— Как же так, — удивился Омельченко. — Буквально вчера вечером мы перезванивались. Да и вот, пожалуйста.

Из наружного кармана пиджака он достал визитку, которую сутки назад поднял со стола в кабинете Баринова, показал женщине за стойкой — сначала лицевую, потом обратную сторону, где Банник написал название гостиницы и номер, в котором остановился.

Женщина непроизвольно скосила глаза направо, на своих соседок, но те, как и положено хорошо вышколенным служащим, делали вид, что ничего не видят и не слышат, и на полтона возвысила голос.

— Извините еще раз, но этот номер в настоящий момент свободен. Правда, со вчерашнего дня он забронирован. — Она раскрыла толстую конторскую книгу, лежащую перед ней. — Да, по линии Совета Министров на имя… впрочем, это неважно.

— А кто жил в номере до вчерашнего дня? — вмешался в разговор Щетинкин.