Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Нет-нет, Лизавета, хватит! Уже из ушей течет… Давайте-ка наметим план на завтра, и я пошел домой.

— Хорошо, Сережа, — кивнула она. — А тебе, Боря, я в кабинете постелю. Итак, что завтра?

Назавтра Щетинкин предполагал пригнать с утра «москвич», он уже на ходу, а потом продолжить работу по линии МВД. «Там еще кое-какие интересные возможности просматриваются», — сказал он, не вдаваясь в подробности.

Сама Лиза намеревалась поговорить с секретарем горкома, а уж потом действовать по обстоятельствам. Может, постарается пробиться на прием к председателю КГБ — с соответствующим запросом, может, начнет, как положено, со своего райотдела милиции. Его-то в любом случае не миновать.

— Ну а мне, ребята, здесь уже делать нечего, — выслушав их, сказал Омельченко. — Толен забронировал мне на завтра билет до Новосибирска. Прозондирую почву там, потом в Москве. Я бы, может, рванул сразу в столицу, да Наиль высказал здравую мысль. Намекнул на возможные провокации против нас с вами — после инцидента с Шишком. А в отношении лично меня прямым текстом сказал, что могут запросто найти в моем багаже, к примеру, опиум или анашу. Или что похуже.

Лиза и Щетинкин переглянулись.

— А что, с них станется. Представь, какой подарок: директор НИИ из Академгородка — наркокурьер!.. До конца жизни не отмоешься.

— Вот-вот!.. То ли она шубу украла, то ли у нее украли — но что-то такое было. Надо, мол, от нее подальше держаться.

В прихожей попрощались.

— Звони ежедневно, — наказал Щетинкин Омельченко, потом повернулся к Лизе: — А ты, Лизавета, главное, не сомневайся — сообща мы Пашу вытащим.

Бодрясь и друг друга успокаивая, они прекрасно отдавали себе отчет, что раз они взялись за такое дело, им всем вместе и каждому по отдельности придется нелегко. И понимали, что будет наверняка гораздо тяжелее, чем они сейчас себе представляют.

Но отступать никто не собирался. И они это твердо знали и абсолютно в это верили.

Знать бы, где счастье лежит, прохлаждается, дожидается хорошего человека!

На содержимое бутылки абрикосовой настойки под поэтическим названием «Золотая осень» Саня Галин не очень надеялся, так — горло промочить. Душа требовала более серьезных напитков, а с этого особого кайфа не поймаешь, только губы в липком сиропе испачкаешь. Хотя бутылка выглядела солидно, ноль восемь, и запечатана была не обычной полиэтиленовой пробкой, а хитро засургучена, и что-то наподобие печатей на сургуче имелось, даже смешно было, что кому-то в голову пришло жидкость крепостью семнадцать градусов печатями охранять.

Впрочем, Саня в детали не вдавался, вбежал в летнюю кухню, нетерпеливо сунулся в стол, где, по его предположениям, стакан должен храниться, и даже чуть не заплакал, обнаружив, что стакана там нет. Бывает же в жизни невезуха! Он совсем уж было нацелился хлебнуть из горла, но тут, слава богу, стакан обнаружился на подоконнике. Сам же вчера, когда с кумом портвейн хлебали, туда его и поставил. Или кум это сделал? Хорошо, в тарелку с килькой не попал!

Вспоминать, как оно было, Галин не стал, а уселся за стол, поставил рядом стакан и взялся бутылку откупоривать. Стакан был немного залапанным, так чего ж удивляться, если тара в постоянной работе!

Сургуч он отбил, но пробка долгое время не поддавалась, и Саня просто протолкнул ее внутрь.

— Осторожнее! — басом сказали из бутылки. — О, Аллах, спаси от таких освободителей!

После чего из бутылки потянул легкий дымок, который быстро собрался в небольшую сизую тучку, пронизываемую маленькими ветвящимися молниями.

Облачко сформировалось в полного бородатого мужика, одетого в полосатый халат и зеленую чалму. На ногах у мужика были странного покроя туфли с загнутыми носами. — Слушаю и повинуюсь, — с утомленным видом сказал мужик.

— Ты кто? — изумился Саня, заглядывая на всякий случай в бутылку. Как и ожидалось, бутылка была пуста. Вылакал бородатый сиделец! Ни глотка не оставил!

— Я джинн огня Абрахман Юсуф Аббадин эль Маджири, — сказал бородатый, вися в воздухе. — Проклятый маг Давуд аль Хозри запечатал меня в этот сосуд. Тысячелетия я провел в этой бутылке, меняя страны вслед за ее владельцами. И никто, понимаешь, никто не рискнул ее открыть, шайтан забери их души! Но пришел ты, и вот я на свободе. Приказывай, господин!

— Так ты… это… раб бутылки? — ошеломленно поинтересовался Галин, лихорадочно вспоминая все ему известное о джиннах. Вспоминался, впрочем, лишь старик Хоттабыч и пионер Волька. Но там была не бутылка, а лампа… А, какого черта!

— Слушай, Абрахман Юсуф… — Дальше Галин не запомнил, поэтому махнул рукой и зашел по-простому: — Абраша, дружище, так ты любые желания выполняешь?

— Все, что в моих силах, господин, — сказал джинн. — Да будет тебе известно, я довольно могущественный джинн. Мы джинны огня все такие! Разве могут с нами сравниться джинны воды и воздуха, я уж не говорю о джиннах земли. Хочешь спалить город дотла? Желаешь возвести на месте хибар дворцы?

— Вот этого не надо! — прервал его Саня. — Наигрались уже в революции! Весь мир насилья мы разрушим… Не надо! Мир, как говорится, хижинам, война дворцам!

— Дворцы все разрушить? — осторожно поинтересовался джинн.

— Да не надо ничего разрушать, — вздохнул Саня. — Ты… это… Пузырь сделать можешь!

— Бычий? — глаза джинна расширились, и на смуглом лице проступил румянец.

— На… кой ляд мне бычий пузырь, — Саня даже всплеснул руками от такой непонятливости. — Водки бутылку сотворить можешь?

— Слушаю и повинуюсь! — торжественно отозвался джинн Абрахман, задумался, подергивая себя за бороду, и поинтересовался: — А какой? Кедровой, посольской?

Чувствовалось, что мужик до встречи с Галиным в алкогольном ряду магазина наказание отбывал.

— Давай… — чувствуя неугасимый порыв в душе, сказал Галин, — кедровой бутылочку… Можно две.

— Слушаю и повинуюсь! — объявил джинн.

«Эх, надо было бы закуси попросить», — наливая водку в стакан, подумал Саня.

И понеслись счастливые дни!

Коллектив на кухне у Сани собрался быстро — Вова Солдат с соседней улицы, Славка Мурмухор, как его прозвали за пристрастие к сушеным грибкам, Эдик Инженер, одноногий Дима Лагута, Сема Эдельвейс. Эти составляли постоянное ядро быстро сложившегося общества почитателей джинна Абрахмана Юсупа Аббадина эль Маджири. Еще трое или четверо подкаблучников забегали время от времени, когда удавалось скрыться от бдительного ока супруги и тещи. Иногда кто-то из соседей подкаблучников сдавал, и тогда во дворе у летней кухни вспыхивали баталии, не уступающие фермопильской резне. Саню корили, обещали на него пожаловаться участковому за содержание алкогольного притона, кричали, что зона по нему плачет, но потом все устаканивалось, подкаблучника торжественно уводили со двора, а тот на ходу каялся и клялся, что это в последний раз, что он ее, проклятую, больше в рот не возьмет и сплевывать будет.