Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

И началось то, ради чего они, собственно, и пришли сюда.

Баринов разделся до пояса, легко забрался на стол и лег навзничь на накрахмаленную до фанерной жесткости простыню. Коровников и Нина стали по обе стороны.

— Вообще-то, на патологии легче учиться, чем на здоровом человеке, — Коровников вздохнул, посмотрел критически на лежащего Баринова. — Больной орган о себе кричит, а здоровый — молчит. Что ему кричать-то, он в порядке, знай себе работает, как был задуман… Ну да ладно, попробуем. Начнем, помолясь.

Коровников показывал — как держать ладони, как и на каком расстоянии без прикосновения к телу «ощупывать» различные внутренние органы, потом заставлял Нину повторять за ним. Он терпеливо проделывал одно и то же несколько раз, требовал того же от Нины, и только спрашивал: «Что ты чувствуешь?.. Тепло? Покалывание? Легкий ветерок? Спазм? Или что другое?»

«Вот здесь у нас печень. Опускай ладонь… ниже, ниже… вот так, так, веди справа налево… теперь чуть подняла — и назад… вот так, тихонько, нежно, плавно… она теплая, горячая… слушай ее, слушай…»

«А вот желудок… опускай ладонь, веди — сверху вниз, сверху вниз… вот так, правильно… хорошо, молодец… чуешь, как он в руку бьет? Словно вибрирует… он тоже теплый, но не горячий…»

«Теперь селезенку посмотрим… нет-нет, левее… еще левее, вот так… ниже ладонь, ниже… по часовой стрелке веди руку, плавно, нежно… хорошо, очень хорошо…»

— Василий Петрович, не хватит ли на первый-то раз? — подал наконец голос Баринов. — Сорок минут, я засек.

Коровников вскинул голову к часам на стене и громко, шумно выдохнул:

— Вот это да! Увлекся, ей-богу, увлекся! — и с беспокойством заглянул Нине в лицо: — Господи, Нина Васильевна! Извините, ради бога, совсем позабыл про время!

Как ватная Нина отошла от стола, почти упала на диван. Ни рук, ни ног она не чувствовала, и спину ломило так, словно пришлось отмахать тяпкой на колхозном поле весь световой день.

Пока Баринов одевался и приводил себя в порядок, Коровников уже прикатил из кухни сервировочный столик. На нем парили три громадные чашки с травяным настоем, тем самым, каким он потчевал их в прошлый раз. И снова с каждым глотком в Нину словно вливалась бодрость и свежесть.

Нина и Баринов сидели на диване, Коровников расположился на стуле напротив. Разговор завязался неспешный, с паузами, с передыхом — и вроде бы ни о чем. Всем было понятно, что эксперимент удался, и всем было понятно, что и как продолжать дальше — скажем, завтра, послезавтра, через неделю, через месяц…

И только когда Нина засобиралась домой, разговор свернул на события сегодняшнего вечера.

— А еще, Нина Васильевна, вам придется серьезно изучить анатомию, — сказал вдруг Баринов.

— Зачем?

— Чтобы квалифицированно познать себя.

Усмехнувшись, Коровников покрутил головой.

— Вот вы, Павел Филиппович, анатомию человека знаете. А себя вы, извините, познали? Или, допустим, Павлов с Сеченовым. Они-то, думаю, тоже великолепно знали анатомию, да и не только ее. И что из этого? Врачу — исцелися сам? Однако не помогает.

— Сдаюсь. Несмотря на крайне лестное сравнение с Павловым и Сеченовым. И все же — знание медицины, ее основ, лично вам, Нина Васильевна, не повредит. Ведь тебе, Василий Петрович, медицинское образование пригодилось, не так ли?

Коровников засмущался, поддернул рукава рубашки.

— Павел Филиппович, пусть это звучит не очень вежливо по отношению к вам как медику, биологу, ученому… Только я иногда жалею, что кое-что кумекаю в врачевании. В традиционном, современном врачевании, я имею в виду. Знаете, чаще это мешает, извините. А иногда даже мысли закопошатся в голове — не по науке, мол, нельзя так вот, не как в поликлинике… В общем, не будь я фельдшером, наверное, грамотней бы лечил, результативней. Ведь иногда я отказываюсь за кого-нибудь браться, потому как медик вижу — безнадега. Вот и опускаются руки, и в силы свои перестаешь верить. А не знал бы, да взялся — глядишь, и помог бы. А я — не берусь… Лишнее знание, получается, не всегда на пользу, не всегда к добру.

— Так вы считаете, Василий Петрович, — вдруг решилась Нина, — что я в самом деле могу лечить людей?

Коровников мягко улыбнулся, почти снисходительно посмотрел на нее.

— Ах, Нина Васильевна, Нина Васильевна! Вы пока что не все еще понимаете, вы пока что еще в себе не разобрались. А когда поймете, когда осознаете — уже по-другому жить не сможете. Мочь и не хотеть — такого у нас, целителей, не бывает.

— И что же, Василий Петрович, так прямо и начинать? Но я же не знаю — как лечить, от чего лечить. А вдруг, не дай бог, что-то сделаю не так?.. Это ж ведь живой человек!

Коровников довольно покивал головой.

— Вот так бы тебе всегда — думать в первую очередь о человеке, что он человек и живой человек!.. А лечить тебе пока рано. Пока тебе, по-научному, нужно учиться диагностике. Научиться чувствовать пациента. Научиться проникать в его боль, в его страхи. Научиться быть этим человеком. А лечить, это ты права, потом, когда опыта наберешься… Вот ты, допустим, чувствуешь, что в почке у него что-то неладное. Камушек, допустим, сидит. В твоих силах заставить организм этот камушек начинать выталкивать прямо сейчас — по естественным каналам и протокам. Ну заставишь ты его двигаться. И что? А то, что он застрянет, и дай бог хирургам успеть этого человека спасти! А почему? А потому что не додумала ты очень важный момент. Ведь в твоих силах заставить организм этот самый камушек сначала в песочек истереть, в пыль превратить, а потом уже и выводить начать… Вроде просто все, а просто — почему? Потому что ты сначала подумала, а потом сделала. А не наоборот, сначала сделала, а потом подумала. У нас ведь, как у врачей — не навреди.

…По дороге домой Нина, как всегда, сидела на переднем сиденье, невидяще встречала и провожала взглядом редкие встречные машины. Разговаривать не хотелось. Во-первых, что дельного можно сказать на ходу, а во-вторых, на разговоры сил уже не осталось. Сколько их ушло на усвоение первого урока Коровникова, едва ли кто смог бы измерить. Много! — вот и все.

Сейчас под душ — и спать. Завтра в первую смену. Сережа должен уже лечь, Юра в последнее время тоже пораньше стал укладываться…

А вечером — в лабораторию. А вечером послезавтра — следующий урок Коровникова… Вот ведь, елки-палки, до чего плотный график! Ни на сына, ни на мужа времени совсем не остается, так получается. Нет, надо как-то упорядочить это все — работу, лабораторию, учебу… А Коровников требует не меньше чем три занятия в неделю, да еще дома придется тренировать, «разогревать», как он выразился, руки…

До чего интересный человек, и уж точно — неординарный. «Стихийный философ жизни», как назвал его Баринов. Ну а что, у него вполне свое, оригинальное мировоззрение, довольно-таки стройное, осмысленное и выношенное учение, и выводы из него сделаны логичные, непротиворечивые. И жизнь свою, пожалуй, он строит сообразно собственным принципам и постулатам… Вот только, в отличие от других доморощенных философов, он адептов искать явно не склонен. Дух миссионерства, похоже, ему чужд и далек. Излагать-то свои взгляды на мир, на жизнь человеческую он излагает, но совершенно не агрессивно, не навязывая их, даже не понуждая собеседника спорить или соглашаться. Ему все равно, как сказанное будет воспринято: он-то лично прекрасно знает, что мысли его единственно верны, а все остальное — от лукавого…