Джоуи Грасеффа - Дети Эдема

– Я… – Скрытность помогала мне в течение шестнадцати лет. А когда я раскрылась, жизнь моя разлетелась на мелкие осколки. Я покинула свое убежище. Я доверилась Ларк. (Нет, она-то меня ни за что не предаст. Я знаю это. Нет, чувствую.) Но инстинкт подсказывает мне, что сейчас лучше промолчать.

– Почему я должна вам верить? – спрашиваю я, глядя на него с откровенной враждебностью. Возможно, я неблагодарна. В конце концов, ведь это он спас меня. И все же никому я не могу верить. Кроме мамы и Эша. А теперь остался один Эш, и он сейчас ничем не может мне помочь. Теперь он почти так же одинок, как и я.

Кажется, моя подозрительность не удивила и не огорчила Лэчлэна.

– И не надо. Я тоже не обязан тебе верить. Ну да, мы оба второрожденные. И если нас поймают, грозят нам одинаковые кары, – и поверь, они хуже, чем тебе представляется…

– Хуже смерти? – спрашиваю я. – Но что может быть хуже смерти?

Лэчлэн с трудом втягивает в себя воздух, и я вижу, что он сдерживается, но из последних сил.

– Да не даст тебе Земля узнать это. Так вот, несмотря ни на что, я уверен: один второрожденный всегда выдаст другого в обмен на обещание протекции. Люди слабы, эгоистичны, да им просто может быть невыносимо страшно, и в результате они творят чудовищные вещи. Так что и я тебе не доверяю… пока. А вот ты мне доверять хоть немного можешь, разве не так? Ведь это я тебя спас, изрядно при этом рискуя. Нанопесок на то и рассчитан, чтобы засасывать всякое живое существо, оказавшееся в пустыне.

– То есть вы хотите сказать, что эта шутка сделана чьими-то руками? А я-то думала, это обычный натуральный зыбучий песок.

– Почти натуральный, отличие только в том, что он движется. Выискивает признаки жизни, фиксирует их, преследует и… поедает.

– Поедает?

– Да, кости и все остальное, – отвечает он. – Через какое-то время нанопесок начинает выделять кислоты, позволяющие переваривать те органические материалы, которые всосал в себя.

Я принимаюсь яростно счищать с себя ссохшуюся грязь и песок.

– Спокойно, спокойно, – говорит он, подаваясь вперед и беря меня за руку. Я застываю, а он, кажется, вдруг остро осознает, что пальцы его касаются моей кожи. Уж я-то сама осознаю это точно. Он отдергивает руку, но я по-прежнему ощущаю кожей тепло его пальцев. – Это долгая история, к тому же на воздухе песок теряет свои свойства. Тебе ничто не грозит.

Чуднó, но, глядя на него, я верю: так оно и есть.

Если подумать, он – первый в моей жизни незнакомец. Ларк – иное дело, незнакомкой ее никак не назовешь, ибо я так много о ней слышала все эти годы, что встреча с ней стала словно бы знакомством воочию с лучшей подругой. Мимолетно я сталкивалась кое-с кем еще, например с любителями лазерной охоты. Но сейчас в некотором роде первый случай, когда я так долго гляжу в глаза совершенно чужому человеку.

Ум подсказывает, что верить не надо – никому в данный момент не надо верить, независимо от того, что говорят свидетельства, – но какая-то другая часть меня, сердце, кожа, кровь твердят: на Лэчлэна можно положиться. В лице его, что ли, дело? Внушающий доверие широкий лоб, прямая твердая линия носа, широко расставленные глаза с застывшим в них серьезным выражением – да, он выглядит честным. Все в нем взывает: верь мне. Что само по себе и настораживает.

Но я настолько устала, мне так грустно и так больно, что хочется просто прислониться к нему. Довериться ему.

– И я ведь не только вытащил тебя из нанопеска, – продолжает он, и мне снова кажется, что он слегка усмехается. У меня возникает надежда на полноценную улыбку. – Помимо того, я протащил тебя через пустыню, а потом еще милю через лес. А ведь ты не перышко. – Он подмигивает мне. Мне еще никто ни разу в жизни не подмигивал. – Не говоря уж о том, что до всего этого я следовал за тобой почти по всему внешнему кругу. Словом, ради твоего спасения претерпеть пришлось немало.

Это правда. И мне сразу становится стыдно за свою подозрительность. Он брат Грача, а Грач спас меня дважды. Лэчлэн – сам второрожденный. Какие у меня основания не доверять ему? Если бы не он, меня бы сейчас медленно переваривал нанопесок.

Словом, запинаясь, я рассказываю ему про то, как мама договорилась о приемной семье для меня, о линзах-имплантах. Как всего несколько часов назад меня разбудили посреди ночи и повезли к киберхирургу, который должен был сделать операцию. Как нас остановили на пропускном пункте. Как мама пожертвовала ради меня жизнью.

Я передвигаю рюкзак на грудь и начинаю безудержно плакать, все тело содрогается от рыданий.

Я ощущаю на плече его ладонь. Напрягаюсь, потом обмякаю, потом припадаю к нему, орошая слезами его плечо.

– Как жаль твоей мамы, – говорит он.

– И вот теперь я осталась совсем одна, – тоскливо говорю я. – Домой вернуться не могу. Отец не пустит, да даже если бы пустил… зеленорубашечники узнают, кто была моя мать, и через нее доберутся до отца и брата. И что с ними будет?

– Не знаю, – мягко отвечает он. – В любом случае сейчас надо думать о том, как тебе выбраться из этой передряги. А уж потом позаботимся о них.

Как позаботимся – даже представить себе не могу. Мы вдвоем – против всей мощи Центра? И все же есть в моем новом знакомце что-то такое, что внушает надежду. Слишком уверенно он говорит, слишком много знает и умеет, чтобы бросать слова на ветер.

Или же… он просто говорит то, что мне нужно услышать именно сейчас, чтобы хоть как-то прийти в себя?

В любом случае я благодарна ему.

– Спасибо за все, что вы для меня сделали, – робко говорю я откуда-то из-под мышки Лэчлэна. Он отпускает меня, я распрямляюсь и отодвигаюсь немного в сторону. – Я… Хорошо, что вы со мной. Такой же второрожденный, как и я. Как вы думаете, нас в Эдеме только двое таких?

Он долго молчит и смотрит на меня так пристально, что я вот-вот не выдержу и отведу взгляд. Но все же справляюсь с собой, и в конце концов он шепчет:

– У меня тут целая семья второрожденных, Рауэн.

На момент у меня перехватывает дыхание. Как, есть и другие второрожденные? Целое семейство?

– Ты как, идти можешь, сил хватит?

Я энергично киваю. Если речь идет о знакомстве с другими второрожденными, то сил у меня на все достанет! Сон мне очень помог, боль во многих местах прошла, порезы затянулись, и даже опухоль на лодыжке немного спала. Спринтерский забег мне не выиграть, но идти могу.

– Где мы? – спрашиваю я. Судя по его смеху, вид у меня такой, словно и впрямь не терпится узнать все и сразу.

– Спокойно, – говорит он. – Ты шестнадцать лет ждала такой встречи, так что час-другой потерпеть можешь.

– Они здесь, среди этих гигантских стеблей? В пограничном круге?

Наградой мне становится еще одна лукавая загадочная улыбка.