Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

– А вы сами как думаете? Я уже слышал целый ряд гипотез. И единственная, имеющая хоть малейшее правдоподобие, – это телекинез.

Слово было красивое. Я немного покатал его в голове, потом спросил:

– А что это такое?

Надо было выяснить наверняка, чтобы уж с полной уверенностью поразить ребят в кабаке. Если я их еще когда-нибудь увижу.

– Способность двигать объекты силой мысли.

– Так ничего же не двигалось! – возразил я. – Все новые детали сами возникли, прямо внутри!

– И это можно объяснить телекинезом.

Я помотал головой, задумавшись.

– Нет, – говорю. – Мне это иначе видится.

– Ну, излагайте. – Полковник вздохнул. – Я выслушал теории от всех, почему бы и вам не дать такую возможность…

– Вот знаете, бывают садовники от Бога. Палку в землю воткнут, и она примется. Я думаю, что Вонючка из таких, но только по части машин, понимаете?

Полковник долго смотрел на меня с прищуром, затем очень медленно кивнул.

– Я вас понял, – говорит. – По-вашему, новые детали возникли не в результате их перемещения откуда-то извне. Вонючка их вырастил.

– Что-то вроде того. Он, наверное, оживляет машину, и она сама себя улучшает. Отращивает себе детали, с которыми станет лучше, счастливее и полезнее.

– Звучит, конечно, по-дурацки, – сказал полковник, – но это пока самая логичная гипотеза. Человек имеет дело с машинами всего лишь век-другой. Глядишь, через десять тысяч, через миллион лет ваша версия не будет звучать таким уж бредом.

Смеркалось, и кабинет неспешно погружался в полумрак. Мы с полковником сидели молча и размышляли, вероятно, об одном. Воображали себе черную ночь за пределами Земли и то, как Вонючка пересек ее, гадали о том, какова его родная планета и что в ледяной тьме могло заставить его искать у нас убежища. А еще, пожалуй, думали об иронии Вселенной, ведь из всех ее уголков Вонючка выбрал для высадки именно тот, где обитают зверушки, похожие на него как две капли воды, – и зверушек этих никто особо не любит.

– Одного я не понимаю, – произнес полковник наконец. – Зачем он это делает? Почему нам помогает?

– А он не нам помогает, – ответил я. – Он помогает самолетам. Ему их жалко.

Дверь распахнулась, и в кабинет тяжелой поступью вошел генерал. Он был чем-то очень доволен. Уже стемнело, и меня он, похоже, и не заметил.

– Мы получили разрешение! – торжествующе провозгласил он. – Корабль будет здесь завтра! В Пентагоне согласны!

Но полковник его восторга не разделил:

– Генерал, мы заходим слишком далеко. Пора бы уже установить какие-то рамки. Пока мы хватали все подряд, до чего могли дотянуться. Загнали малыша до предела. У нас уже много информации…

– Информации недостаточно! – взревел генерал. – Все, что сделано до сегодняшнего дня, – так, разминка. У нас нет ничего для атомного корабля. А необходим нам именно он.

– А еще нам необходимо понять это существо. Понять, как он это делает. Если бы мы могли поговорить с ним…

– Поговорить! – воскликнул генерал.

– Да, именно так! – Полковник тоже повысил голос. – Он все время мурлыкает. Наверняка это какая-то форма общения. Солдаты, которые нашли Вонючку, просто позвали его за собой свистом. Это общение. Будь у нас хоть немного терпения…

– Нет у нас на это времени, полковник.

– Но нельзя же вот так выжимать его досуха! Он столько для нас сделал. Дайте малышу передохнуть. Терпение пока проявляет он один – смиренно ждет, когда мы начнем с ним общаться, когда поймем, кто он такой!

Они продолжали орать друг на друга, и полковник, видимо, забыл о моем присутствии.

Мне стало неловко. Я сделал знак Вонючке, он запрыгнул мне на руки, и я потихоньку вышел.

Ночью я лежал без сна. Вонючка свернулся клубком у меня в ногах. Четверо телохранителей сидели и наблюдали за нами, тихие, как мыши.

Я думал о том, что полковник сказал генералу, и очень сочувствовал Вонючке. Представил себе человека, который попал на планету скунсов, и всем этим скунсам плевать на него, их интересует лишь то, что он умеет рыть самые глубокие, самые хорошие норы, и рыть очень быстро. И нор этим скунсам надо так много, что у них нет времени разбираться в чувствах человека, пытаться с ним поговорить, помочь ему…

Я лежал, мучаясь угрызениями совести и пониманием того, что ничего не могу сделать. А потом Вонючка встал, пришел ко мне под бок и привалился. Я его обнял покрепче, а он замурчал, и так мы с ним и заснули.

На другой день прибыл атомный корабль. Экспериментальная модель, последняя из трех, что были на тот момент построены. Ну и громадное же чудище! Мы наблюдали с почтительного расстояния, как его подвозят к котловану и спускают на воду – невзрачное, приземистое, одним своим видом внушающее трепет.

По трапу спустился экипаж, его увезли на моторке. Все как один желторотые наглецы, явно очень гордые, что служат на таком корабле.

На борт мы с Вонючкой отправились наутро. Сопровождали нас полковник с генералом, и пока моторка покачивалась у трапа, они успели в очередной раз не сойтись во мнениях.

– Я все равно считаю, что риск слишком велик. Одно дело играть с самолетами, но атомный корабль – это уже совсем не игрушки. Если Вонючка сделает что-то не то…

Генерал поджал губы:

– Нам придется рискнуть.

Полковник дернул плечом и стал подниматься по трапу. Генерал дал мне знак, и я тоже полез. Вонючка сидел у меня на плечах. Генерал забрался следом.

В самолетах мы с Вонючкой обычно сидели одни, но в этот раз нас сопровождала группа техников. Места было много, и так они могли наблюдать за тем, что делает Вонючка. Полагаю, в случае с атомным кораблем держать руку на пульсе было особенно важно.

Я сел в капитанское кресло, Вонючка устроился у меня на коленях. Полковник побыл с нами какое-то время, потом ушел, и мы остались одни.

Мне было неспокойно. Все-таки полковник дело говорил. Но время тянулось, ничего не происходило, и я стал надеяться, что обойдется.

Так прошло четыре дня. Я попривык и успокоился. Убеждал себя, что на Вонючку можно положиться. Он не сделает нам ничего плохого. Если судить по тому, как вели себя техники и как скалил зубы генерал, Вонючка пока оправдывал ожидания.

На пятый день, когда мы начинали свою вахту, генерал сказал:

– Думаю, сегодня закруглимся.

Это меня обрадовало.

А потом, когда мы уже собирались сделать перерыв на обед, все и случилось. Вряд ли я смогу изложить по порядку, поскольку сам мало что понял. Я как будто услышал чей-то крик, хотя никто не кричал. Я привстал с кресла и снова сел.

Крик повторился.

Я понял: сейчас что-то будет. Вот прямо костьми ощутил. Надо поскорее убраться с атомного корабля. Меня охватил страх – животный ужас. Но чувство долга пока было сильнее. Я не мог уйти. Я должен был оставаться на месте и выполнять свою работу. Я вцепился в подлокотники и велел себе собрать волю в кулак.