Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

Действительно, они уже привыкли к этой постоянной вибрации, точно моряки к качке. Но вещицы на полках ходят ходуном, как никогда.

Они обмениваются долгим взглядом, и в их глазах трепещут кадры видеороликов со стеной взрывов, которые смотрели оба. Через неполных восемь часов ужас мужчин и женщин, виденных на экранах компьютеров, станет их ужасом.

Валентин надевает футболку, натягивает джинсы. Ему осталось их носить только это утро. Потом все облачатся в гидрокостюмы и выйдут в море, навстречу опасности.

Лора, Марк и Беатрис беспокоятся, что в месте встречи двух стен взрывы будут сильнее, чем где бы то ни было. Они решили миновать эту условную линию на катере, пройти несколько километров навстречу стене, которая идет с запада, и погрузиться там, над затонувшей субмариной с толстым металлическим корпусом. Их прагматичный анализ ситуации и скрупулезное планирование почти успокаивают.

Валентин идет вслед за Лили в кухню. Объятия. Поцелуи. Натянутые улыбки. Он берет чашку кофе и машинально грызет печенье, всматриваясь в своих спутников. Все спокойны напоказ – чтобы не пугать Нинон, понимает он, хоть ему это и кажется напрасным.

– Я хотела бы познакомить всех с оборудованием, – сообщает Беатрис, – чтобы вы поняли, как оно работает. Валентин, Браим, вы самые неопытные, после Нинон, конечно. Я потренирую вас троих до полудня. Научу опорожнять маски, пользоваться стабилизирующим жилетом и всё такое.

– Мы оставили всё на катере, – уточняет Лора, – так что будете работать с тем, что осталось от наших родителей.

Все согласно кивают.

– Я не знаю, умеет ли Гвенаэль… – начинает Валентин.

– Он не бросит свой роман ради тренировки, – тревожится Лили.

– Если он хотя бы не выслушает инструкции, с нами не пойдет, – заявляет Беатрис тоном, не допускающим возражений. – Это подвергнет нас всех дополнительному риску.

Они переглядываются. Лили подходит к Беатрис.

– Клянусь тебе, я повторю ему перед отплытием всё, что ты нам скажешь. Если мы заставим Гвенаэля присоединиться к нам, он всё равно не будет слушать, наедине со мной до него дойдет больше.

– Мне это не нравится…

– Мы все делаем, что можем.

Беатрис напряженно кивает. Все идут в гараж. Валентин впереди. Его шансы на выживание сведутся к нулю, если он не научится обращаться с оборудованием. Нервничая, он старается сосредоточиться на демонстрации Беатрис.

Через час та предлагает спуститься на пляж и попрактиковаться в воде. Мозг Валентина перенасыщен информацией, которую ему никак не успеть переварить. Лили встает перед ним, заставляет посмотреть ей в глаза.

– Вэл?

– Мне страшно, – признается он. – Они все так спокойны. А я не могу. Мне кажется, я не понимаю ничего из того, что говорит Беатрис. Я… в ужасе.

– Я тоже. Но я всё сделаю как надо. И Лора, и Марк, и Беатрис, и остальные. Я знаю, и это помогает мне дышать. Дает силу верить, что у нас есть шанс.

Валентин кивает. Долго смотрит на нее, борясь с желанием обнять ее и сжать крепко-крепко, борясь с собой, чтобы не обращать внимания на дрожь под ногами и на дрожь своего тела. Поняв, что вот-вот не выдержит, он отворачивается и бредет прочь.

Густой туман окутал сад, пляж и горизонт.

Ч – 8

Лили-Анн входит в грот.

Это одно из редких мест, где еще сохранилось немного прохлады и видимости. Спуститься по лестнице с родительским оборудованием для погружений было нелегко. Лора и Беатрис освоились в роли учителей, едва ступив на песок; теперь Браим и Нинон плавают с ними в бушующих волнах, с баллонами, в гидрокостюмах и жилетах, а Валентин ждет своей очереди. Марк тем временем проверяет, пережила ли грозу надувная шлюпка.

– Гвенаэль?

Сидя у каменной стены в углу, он не поднимает головы от кипы листков. Лили-Анн подходит ближе.

– Гвен, тебе надо поесть.

– Не закончил, – бурчит он. – Скоро.

Он бледен, лицо исхудало, под глазами круги, вид неопрятный. Робинзон Крузо в терминальной стадии скоротечного рака. Испуганная его состоянием, Лили-Анн подходит ближе, открывает бутылку воды, подносит к его губам.

– Попей. (Он повинуется, не переставая писать, знает, что она не оставит его в покое, если он откажется.) Я кладу тебе злаковые батончики, вот сюда. Съешь их, пожалуйста. И не надо бы тебе оставаться в гроте при таком землетрясении, это опасно, может отвалиться кусок скалы.

Не отвечая, он показывает на стопку листков. Лили-Анн знает, что это значит. Это главы, которые она еще не прочла. Прежде чем уткнуться в них, она сыплет немного корма в банку Лоума, стоящую поодаль на камне.

– А что прикажешь мне делать с тобой, а? – шепчет она рыбке, постукивая пальцем по стеклу.

– Оставь его на пляже, – бросает Гвенаэль.

Заинтригованная его внезапной реакцией, Лили-Анн поворачивается к нему.

– Почему?

– Лоум существует повсюду, где есть вода. Она в этой банке, но она и в море, в реках, в озерах, в горизонте грунтовых вод, в росе, дожде, облаках, в наших телах, везде.

– Гвенаэль, это золотая рыбка, а не сверхъестественная сущность.

Он закрывается, как устрица. Вот, значит, до чего он дошел. Канул в безумие и больше не может отличить реальность от плода своего воображения. Есть ли смысл передавать ему инструкции Беатрис?

И всё же Лили-Анн так хочется во что-то верить, что она уже знает: банка с Лоумом останется на пляже, как он сказал. Всё равно в погружение Лоума с собой не взять. В доме, в гроте или где бы то ни было рыбка обречена.

– Ты видел Максанса?

– Ушел. В хижину.

– Ок.

Его виолончель еще здесь. Лили-Анн хочет отнести ее ему. Но прежде она садится поодаль от Гвенаэля с новыми кусками текста.

Ч – 8

Гвенаэль строчит с бешеной скоростью.

Чем дальше продвигается роман, тем больше он дробится на десятки точек зрения и моментальных кадров, подобных граням в глазах мухи. Это не случайность, что все персонажи отсечены от своего прошлого. И даже не просто необходимость, продиктованная сюжетом. Эта необходимость продиктована тем, что́ есть Гвен. Тем, чем он был. Тем, что он так отчаянно пытается подавить.

Ева,

Макс,

Зефир,

Ребенок.

И Лу-Анн.

Все они – Гвенаэль. И каждый – не совсем он.

Так же внезапно, как разразился смехом, Зефир замолкает. Лежа на нем, я вопросительно поднимаю брови.

– В чём дело?

Он не отвечает, но его лицо напрягается чуть сильней. Я беру его за подбородок, поворачиваю к себе. От боли, которую я вижу в его глазах, у меня разрывается сердце.

– В чём дело? Скажи мне…

Он перекатывается на бок, закинув руку мне за спину, не дает упасть. Смотрит на меня почти умоляюще и задирает футболку, открыв живот. У меня на миг темнеет в глазах, когда я понимаю, что рисунок татуировок изменился. Но мои вопросы улетучиваются, вытесненные потребностью пробежаться пальцами по этим линиям, как в первый раз, когда я увидела их. Это не реалистический рисунок. Скорее поэтическое собрание символов.