Антон Мухин - ЭМАС

В итоге с одной стороны — жертвы терактов, с другой — жертвы справедливого, но сурового правосудия. Разве же умножение числа жертв — то, к чему стремится Россия?

Злободневным вопросом является создание системы, при которой всесторонне исследуется благонадежность каждого члена общества. Коль скоро таковая признается достаточной, он получает возможность пользоваться всеми достижениями современности. В противном же случае доступ к оным ограничивается.

Таким образом мы придем не только к снижению революционной угрозы, но и к ограждению тех людей, кои способны на совершение тяжких преступлений, от неизбежной за них расплаты. То есть к тому, что гораздо ближе к понятию «гуманизма», чем проповедь «свободы человека», звучащая из иных уст».

Далее Зубатов излагал перечень ограничений, которые могут быть налагаемы на неблагонадежных членов — запрет на поступление в учебные заведения, публичные выступления, в том числе в печати, проживание в определенных местах, перемещение в пределах империи, выезд за границу и т. д., вплоть до постановки под гласный надзор полиции.

При этом, указывал Зубатов, чрезвычайно, первостепенно важно отойти от казенного понимания принципа благонадежности. Несогласие с существующим порядком и желание его улучшить в рамках своего понимания есть естественная реакция любого думающего индивида, особенно молодого. Неблагонадежность начинается там, где это желание переходит в противоправные, насильственные формы.

Особо он подчеркивал, что меры эти должны применяться не выборочно к тем, кто уже известен революционной деятельностью, а полностью ко всему населению — сначала только в Петербурге, потом Москве и других крупных городах, а далее — повсеместно, включая и Финляндию. В особенности же — к молодым, только формирующимся личностям, удерживая их от пути насилия. Благонадежным государство должно было предоставлять возможности, неблагонадежных — ограничивать.

Зубатов в общих чертах описывал механизмы контроля за благонадежностью. Внешним проявлениям — задержаниям полицией за участие в политических манифестациях, публичным выступлениям и т. д. — он уделял наименьшее внимание, так как они характеризовали ничтожное меньшинтво. С определенного возраста (14 лет) Зубатов предлагал заводить на каждого отдельное досье, куда включал результаты гимназических сочинений на провокативные темы, книги, получаемые в библиотеке, печатные издания, на которые осуществлялась подписка, а также внешние характеристики. Эти характеристики должны были давать специальные агенты, которыми мог стать любой, изъявивший желание регулярно сообщать полиции о взглядах своих знакомых. Для избежания необъективности в случае, если на человека поступало менее трех характеристик от разных агентов, Зубатов предлагал их не учитывать.

На основе всего этого полиция выводила каждому специальный балл благонадежности, который сообщался в министерство образования, министерство внутренних дел и иные ведомства для принятия конкретных решений.

Соображения эти, попавшие в руки только что назначенному либеральному министру внутренних дел князю Святополк-Мирскому, вызвали у него раздражение. Тем более что сопровождались комментарием директора Департамента полиции о крайней сложности воплощения их в жизнь с использованием выражения «оголтелые фантазии» и тому подобных. Хуже того: кто-то из чинов департамента передал их корреспондентам кадетской газеты «Речь», которые направили министру запрос о подлинности документов. Назревал грандиозный скандал, которого Мирскому удалось избежать, лишь пообещав кадетам в обмен на непубликацию донесений немедленно отправить Зубатова в отставку. Что и стало настоящей её причиной, скрытой слухами об его участии в убийстве предыдущего министра внутренних дел Вячеслава Плеве.

Достаточно насладившись видом впавшего в воспоминания Зубатова, Ламкерт снова самодовольно улыбнулся и продолжил:

— Надо сказать, я ознакомился с вашим докладом еще в 1904 году, когда он получил распространение среди некоторых журналистов. Но вспомнил о нём несколько месяцев назад, когда сам пришел к таким же размышлениям. Должен признать, единственный аргумент ваших противников, с которым я согласен — необходимость колоссальных трудозатрат. Но то, что кажется невозможным для людей, легко делают машины!

Он принял какую-то театральную позу.

— Итак, Сергей Васильевич, позвольте вас позвать в будущее, которое вы придумали 15 лет назад и которое я сегодня сделаю реальностью. Оно начинается прямо здесь.

Ламкерт открыл дверь, изнутри обитую войлоком для звукоизоляции — машинная зала начиналась прямо за его кабинетом.

Ряды табуляторов, как гвардии на параде, уходили в её бесконечность. Монотонно гудели миллионы вращающихся шестеренок.

— Нам не нужны будут никакие агенты, не будет никакой необъективности. Люди сами будут рассказывать нам самое сокровенное, потому что они не способны хранить свои мысли в себе. Машины прочитают каждую электрограмму и оценят её на благонадежность. Надо только научить их этому! Каждому абоненту будет присвоен свой балл, с каждой его электрограммой он будет меняться.

— Зачем вы рассказываете это мне?

— Знаете, у меня много помощников, все как один толковые, но — инженеры. Хорошо разбираются в шестеренках, а полета фантазии — никакого. Когда мы получили машины 2-го резервного цеха Главконтупра и увеличили мощности настолько, что появилась возможность думать о развитии, я не нашел никого, кто мог бы меня понять. А потом вспомнил о вас. Но, судя по вашей переписке в ЭМАСе, с которой я ознакомился, вы были, извините за формулировку, несколько выпавшим из жизни. Вас надо было немного взбодрить — и мы отключили ваш абонентский номер.

— То есть это не обезличенный социальный эксперимент?

— Эксперимент? А, это то, о чём говорит Егор? Нет, в целом он прав — мы действительно отключаем номера случайным людям и следим за их поведением. То есть, конечно, не совсем случайным — выбор делается по полу, возрасту, классу, роду деятельности и так далее, чтобы иметь картину, пропорциональную всем жителям Петрограда. Но имена значения не имеют. Вы были исключением. Хотя — в некотором смысле это тоже эксперимент, причем удачный: я отключил вас от ЭМАСА и привел сюда. Согласитесь, вам надо было увидеть то, что вы увидели, чтобы лучше понять, как всё работает.

— И вы действительно отключаете людей, чтобы узнать, насколько зависимы они от ваших машин?

— Конечно. Пока у нас около 7 процентов самоубийств, кто-то уезжает на фронт, кто-то впадает в более или менее сильное душевное расстройство, пьянство. Но 40 процентов, к сожалению, переживают отключение без серьезных последствий. Это много, я думаю, когда показатель снизится до 10–15 процентов, можно будет считать, что ЭМАС достиг достаточной неизбежности. Впрочем, экспериментов много. Например, с общедоступными экранами. Может быть, вы видели. Когда в будке можно набрать сообщение, и оно тут же высветится. Считается, что это — ошибка в работе механизма, но на самом деле мы придумали такую штуку, чтобы подтвердить нашу догадку: ЭМАС нужен людям для того, чтобы ощущать своё существование, и для большинства это — единственный способ получения такого ощущения. У каждого такого экрана есть наши агенты, они составляют подробные отчеты — клянусь, по ним одним Бехтерев мог бы учить студентов своего Психоневрологического института.