Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

На мгновение воцарилось неловкое молчание. Джош все еще чувствовал тепло ее ладони на своей руке.

— Он, должно быть, был чудесным человеком, — предположил он.

— Да. У него были доброе сердце и крепкая спина, и он не боялся испачкать руки. До того как я встретила Джексона, я вела довольно скверную жизнь. Водилась с плохой компанией и здорово пила. Жила самостоятельно с тринадцати лет. — Она слегка улыбнулась. — Девочки быстро растут. Однако он не побоялся замарать о меня руки, потому что я, конечно, погибла бы, если бы он не вытащил меня. А ты? У тебя есть жена?

— Да. Бывшая жена. И два сына.

Глория повернула ручку и стала смотреть, как работают валики.

— Что с ними стало?

— Они были в Южной Алабаме. Я имею в виду, когда упали бомбы. — Джош глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — В Мобиле. Там есть военно-морская база. Подводные лодки и все виды кораблей. По крайней мере, тогда там была база. — Он следил, как Мул устраивается на соломе. — Может быть, они еще живы. Может, нет. Я… Наверное, мне не надо бы так думать, но… Я отчасти надеюсь, что они погибли семнадцатого июля. Надеюсь, что умерли, когда смотрели телевизор, или ели мороженое, или загорали на пляже. — Его глаза нашли глаза Глории. — Я просто думаю, так было бы лучше. Разве плохо желать этого?

— Нет, это вполне нормальное желание, — откликнулась Глория. На этот раз ее ладонь коснулась руки Джоша и не отдернулась. Другая ее рука поднялась и осторожно провела по черной маске. — Как ты выглядишь под этой штукой?

— Я был безобразен. А теперь я убийственно отвратителен.

— Болит? — Она коснулась грубой серой кожи, которая затянула правую глазницу.

— Иногда жжет. Иногда так зудит, что я едва терплю. А иногда… — Он замолк.

— Иногда что?

Он не мог решиться, сказать ли ей то, чего никогда не говорил ни Сван, ни Расти.

— Иногда, — тихо признался он, — у меня такое чувство, будто лицо меняется, как бы смещаются кости. Чертовски больно.

— Может, заживет?

Ему удалось слабо улыбнуться.

— Как раз то, что мне нужно, — проблеск оптимизма. Спасибо, но я думаю, что это неизлечимо. Эти наросты твердые, как бетон.

— У Сван худший случай из всех, что я видела. Похоже, она едва дышит. Теперь, с этой лихорадкой, она… — Глория умолкла, потому что Джош направился к двери. — Вы с ней через многое прошли вместе?

Джош остановился.

— Да. Если она умрет, я не знаю, что я… — Он осекся, опустил голову, снова поднял. — Сван не умрет, — твердо сказал он. — Не умрет. Пойдем, нам лучше вернуться.

— Джош! Подожди, ладно?

— Что такое?

Глория дотронулась до ручки станка, погладила пальцами гладкую дубовую поверхность.

— Ты прав насчет этого. Нельзя, чтобы он здесь стоял и ржавел.

— Ты же сказала, что здесь ему так же хорошо, как и в любом другом месте.

— В моей хижине будет лучше.

— В твоей хижине? Для чего тебе нужна эта штуковина? Она бесполезна!

— Сейчас — да. Но может, так будет не всегда. Джексон был прав, для Мериз-Реста было бы чудом иметь что-то вроде газеты. Не ту пакость, которую людям раньше совали в почтовые ящики, а, возможно, просто листок бумаги, чтобы рассказать народу, кто родился, кто умер, у кого есть ненужная одежда, а кому не в чем ходить. Сейчас люди, живущие через дорогу, — чужие друг другу, но такой листок может всех объединить.

— Я думаю, что большинство жителей в Мериз-Ресте больше интересует пропитание на завтра, а ты?

— Да — сейчас. Но Джексон был умным человеком, Джош. Если бы он знал, что эта штука пылится здесь среди хлама, он бы перетащил ее домой на собственном горбу. Я не хочу сказать, что знаю, как писать, и все такое — черт подери, я едва умею говорить правильно, — но это может стать первым шагом к тому, чтобы снова сделать Мериз-Рест настоящим городом.

— А бумага? — спросил Джош. — А чернила?

— Вот бумага. — Глория подняла пачку объявлений. — И я умею делать краску из грязи и сапожного крема. Я смогу разобраться, как сделать чернила.

Джош опять хотел возразить, но понял, что Глория вдруг изменилась, глаза ее возбужденно блестели, и от этого она выглядела лет на пять моложе.

«Она приняла вызов, — подумал он, — и постарается сделать мечту Джексона явью».

— Помоги мне, — убеждала она. — Пожалуйста.

Хатчинс понял, что она настроена решительно.

— Хорошо, — ответил Джош. — Бери за другой конец. Эта штука может оказаться тяжелой.

Две мухи поднялись с верхушки печатного пресса и закружились вокруг головы Джоша. Третья неподвижно сидела на телевизоре, а четвертая лениво жужжала под самой крышей сарая.

Станок оказался легче, чем они думали, и вытащить его из сарая удалось без труда. Они поставили его снаружи, и Джош вернулся, чтобы заняться Мулом. Конь нервно ржал, делая круги по стойлу. Джош почесал ему морду, чтобы успокоить, как много раз делала Сван, и укрыл синим одеялом.

На руку Джоша села муха. Ее прикосновение обожгло его, как будто это была оса.

— Черт побери! — сказал Джош и прихлопнул ее. Осталась подергивающаяся серо-зеленая масса, но руку еще саднило от боли. Он вытер ее о брюки.

— Тебе здесь будет хорошо, — сказал Джош взволнованному коню, почесывая ему шею. — Я навещу тебя попозже, ладно?

Закрывая дверь сарая, он надеялся, что не ошибся, оставив коня одного. Похоже, сарай защитит Мула — по крайней мере, от холода и рысей. От мух Мулу придется защищаться самому.

Глория и Джош потащили станок по дороге.

Под вечеревшим небом через мертвый сосновый лес, где ветер устраивал заносы высотой до пяти футов, пробирались двое.

Сестра внимательно наблюдала за стрелкой компаса и постоянно держала курс на юго-запад. В нескольких шагах позади шел Пол с походной сумкой, переброшенной через плечо. Он следил за тем, что делается у них за спиной и по сторонам, чтобы не попасться в когти зверей. Он знал, хищники идут по их следам от самой пещеры. Он видел только быстрые мелькания и не мог сказать, сколько преследователей и какие они, но по запаху чувствовал их присутствие. В руке, одетой в перчатку, он сжимал револьвер девятимиллиметрового калибра, держа большой палец на курке.

Сестра определила, что до темноты остается еще час. Они провели в пути почти пять часов, если верить наручным часам, которые дал им Робин. Сестра не знала, сколько миль они прошли, но прогулка была мучительной, и ноги ее словно налились свинцом.

При переходе через скалы и снежные заносы она вспотела от усилий, и треск ледяной корки, образовавшейся на одежде, навеял мысли о рисовых хлопьях — похрустывание и хлопки! Она вспомнила, как ее дочь любила такие хлопья: «Мама, они словно разговаривают!»

Усилием воли Сестра прогнала призраки прошлого. Путники не видели никаких признаков жизни, кроме голодных тварей, рыскающих вокруг и следящих за двумя людьми в сгущавшихся сумерках. Когда станет темно, звери осмелеют…