Алек Янц - Последние капли радуги

– Тебе не придется, – мальчик неуверенно подбирался к цели своего визита, чувствуя, что лживые слова встают поперек горла, – Ты ведь знаешь про арест в клубе, пап?

Растерянный взгляд. Белки воспалённые. Щетина из-за гормональных таблеток совсем неровная, и лицо от этого похоже на остров, частично заросший лесом.

– Ты…слышишь? География?

– Папа, – мальчик едва подавил в себе желание повернуться назад, туда, где ждала его Морозова, и в ледяном взгляде найти подсказку. Как действовать? Они же совсем его сломали! Доломали окончательно! – Пап, услышь меня, пожалуйста! Там были наркотики, в том клубе, и всё такое. Папа!

– Слышал. И что? – осознанная мысль или два случайных предложения подряд? Кроме извечного «я ничего не скажу», кажется, уже так глубоко вбитом в подсознание, что оттуда его не выковырять никакими таблетками, за сегодня отец более-менее понятно сказал только про дату. И теперь вот. Наверное.

– Там арестовали много людей. Самых неожиданных. Была даже одна иностранка, представляешь? – возможно, не стоило говорить это, но, с другой стороны, кому отец может рассказать? Таким же больным? Нет. Просто Родион был готов болтать о чем угодно, лишь бы растянуть время, а правду всегда говорить легче, чем выдумывать новую бесполезную ложь, – Как она вообще через Заборчик перебралась? Это же невозможно!

Родион вдруг осознал, что ни ему, ни Морозовой нет на самом деле никакого дела до англоязычной барменши из клуба, а ведь именно благодаря им она попала в руки Национального Контроля. Да, шпионка, да, чудовище из-за Заборчика, только и мечтающее уничтожить великую Державу…но всё же, женщина. Человек. И Бог знает, что они там с ней делают теперь…

– Пап, были очень разные люди. Очень, – с трудом вернувшись мыслями в настоящее – что угодно, лишь бы не лгать отцу, даже плохо соображающему! – Иногда из-за таких вот событий меняются судьбы, понимаешь?

Отец не понимал, потому и смотрел так отчужденно. Никто не торопил их, никто не стремился разлучить, а главное, сам папа больше не пытался идти против правил. Он молча, послушно смотрел на сына, и тот в некогда живых глазах видел теперь только тусклый огонек, изредка очень слабо вспыхивающий. Утухающий. Одно-единственное неповиновение – и за несколько дней они окончательно доломали его человечность, предоставив Родиону нанести завершающий штрих.

– Твоя помощь…больше не нужна, – мальчик убрал руку от стекла и снял очки, протирая стекла краем рубашки. Из-за этого отец выглядел, как размытое серое пятно на жёлтом фоне, но лгать такому пятну было легче, – Они всё сделали сами, пап.

– Что?

– Они поймали…того человека. Всё кончено. Его сейчас допрашивают. Он расскажет. Он…злится.

– Нет.

– Лучше, если ты расскажешь первый. Для тебя лучше.

– Нет.

– Всё уже кончено, пап. Прости.

Родион ожидал, что отец бросится на стекло, попробует перегрызть запястье в наручнике, вырваться отсюда, сделать хоть что-то, но он остался сидеть, и из окошка для звука доносилось только тихое:

– Нет. Нет, нет. Нет. Нет.

А потом он засмеялся, спокойно и почти беззвучно, прислонившись лбом к стеклу. Родион беспомощно наблюдал, как за его спиной появляются два других пятна, как оттаскивают от окна, и как отец, в отличие от прошлого раза, совершенно не сопротивляясь, позволяет себя увести. Лишь после этого мальчик решился снова надеть очки и взглянул на пустой стул за стеклом. Он всё сделал. Он солгал отцу. Теперь дело за ФГК, а они точно доведут дело до конца. Морозова доведет. За пять лет Родион сталкивался с разными людьми, ведущими дело его отца, но именно эта женщина казалась той, кто не отступится.

Папе больше нечего скрывать. Скоро Родион будет свободен, а тот человек…

Родион не ненавидел его, нет. В конце концов, когда-то их связывало большее, чем смутные воспоминания и годы, потраченные на поиски, но сейчас мальчик помнил слишком мало. Ни лица, ни имени, ни каких-то запоминающихся черт, только знание – человек не плохой, но он ушёл. Испугался. Сбежал десять лет назад. Всё это время отец мучился за двоих, а ведь срок могли бы разделить пополам! Нет, если и сидеть за решеткой, то вместе. Папа мог не считать так, но Родион сам знал, что для него лучше. Правительство знало. Церковь знала. Они всегда знают лучше простых людей, рабов Божьих.

Родион думал, что его быстро отпустят, но прошло не меньше часа прежде, чем Морозова снова вышла в коридор. Выглядела эта холодная женщина более чем недовольно, и от её уничтожающего взгляда Родиону захотелось спрятаться за учебником Слова Божьего, который он безрезультатно муштровал.

– Он требует разговор с тобой, – слова сочились ядом, будто в происходящем была вина Родиона, – Говорит, что иначе вообще больше рта не откроет.

– Может, он испугался?

– Я не знаю. Он только смеется, либо молчит. Думает, что умнее нас. Больной, богомерзкий…

– Пожалуйста, – мальчика передернуло, и он так умоляюще взглянул на женщину, что та замолчала. Однако взор её не потеплел ни на градус, и голос остался таким же застывшим и полным презрения.

– Он требует конфиденциальности. Оставлять вас наедине и рисковать твоим здоровьем мы не можем, а не прослушиваемых комнат у нас нет, так что, вот, – Морозова извлекла из кармана плотный серый прямоугольник и протянула Родиону. Последний раз мальчик видел такой у Кристины, когда та, пряча его под планшет, что-то торопливо строчила на разлинованных листах. Блокнот. Бумажный. Настоящий.

– Откуда?!

– Нашла в изъятом имуществе одного из пациентов. Им он уже не пригодится. Надеюсь, ты расскажешь мне всё, когда вы закончите, Родион.

– Конечно!

Он снова оказался в комнате посещений, но на этот раз за спиной отца никто не стоял, а его руки были одеты в медицинские перчатки. Ну, точно. Один блокнот на двоих. Возможность заражения.

Последний раз Родион держал настоящую ручку классе во втором, до того, как окончательно приняли закон о единстве школьных принадлежностей, и потому вполне логично, что пальцы не слушались его, когда он коряво выводил:

– Что ты хочешь?

Родион просунул блокнот в окошко под стеклом и стал напряженно наблюдать за собеседником. До такого они ещё не доходили. Мальчик думал, что таблетки сломали отца, но сейчас он казался здоровым. Здоровее даже, чем когда кричал в их последнюю встречу:

– Это не мы не в порядке! Это они не в порядке, сволочи, чёртовы психи!

И здоровее, чем в те мгновения до срыва, когда он шептал:

– Не позволяй им говорить тебе, что делать.

Родион забрал блокнот. Почерк отца был ровнее – его поколение когда-то ещё учили писать. Кто знал, что этот бесполезный навык пригодится ему в жизни?