Андрей Столяров - Продолженное настоящее

Сознание у него ясное, прозрачное, словно из хрусталя.

Он теперь твёрдо знает, что ему следует делать.

Прав был Профессор: им надо действительно «подняться над лабиринтом».

Конечно, сказать легче, чем сделать.

Анчутка, выслушав его, немедленно заявляет, что он просто свихнулся. Тоже подскакивает в постели, как на пружине, и, повернувшись к нему лицом, шипит:

— Ты соображаешь, что говоришь? Ты вообще что-то соображаешь? Мы же сразу — того…

Она крутит пальцами у виска, будто завинчивает под череп тугую гайку.

Слышен даже негромкий скрип.

— А что мы теряем? — спрашивает Даг. — Или ты считаешь, что будет лучше, если твоим родителям сообщат, что ты скончалась от тяжёлой формы ковида, и выдадут им тело в пластиковом мешке?

— Не говори так!.. — шепотом кричит Анчутка.

И, словно отталкивая его, трясёт растопыренными ладонями.

— Считаешь, что тебе удастся этого избежать?

— Замолчи!..

Даг сам удивляется, с какой безжалостностью он вонзает в Анчутку горячие стрелы слов. Как будто у него появилось неоспоримое право взвешивать и судить.

Анчутка всхлипывает, глотает слёзы, а затем с трудом говорит:

— Ладно… Теперь уже — всё равно… Я здесь одна не останусь… Куда ты — туда и я…

Гораздо спокойнее реагирует на его идею Профессор. Выслушав Дага, он около минуты смотрит поверх него, вероятно, мысленно изучая проблему с разных сторон, а потом замечает, что чисто теоретически перспектива здесь есть: в безнадёжных ситуациях стандартные методы не работают, обеспечить благоприятный исход может лишь нечто «перпендикулярное». Тут я с вами согласен. Это, к сожалению, не означает, что «крылья», на которые вы рассчитываете, будут держать вас в воздухе. Помнится, у Икара они расплавились… Очень, очень рискованно. Впрочем, решать вам…

Проще всего, как ни странно, удаётся убедить Панародина. Правда, сначала тот смотрит на Дага, явившегося к нему, как на жужелицу или на червяка. Что, в общем, естественно. Это называется — расчеловечивание. Как ещё смотреть на того, кого собираешься уничтожить? Только как на низшее, безмозглое существо, не заслуживающее ничего, кроме брезгливости. Однако по мере того, как Даг излагает ему своё предложение, Панародин начинает прислушиваться, прищуриваться, причмокивать, бессознательно поглаживать нижнюю часть лица, будто пропуская меж пальцами завитки невидимой бороды, и наконец благосклонно кивает:

— А что?.. По крайней мере, оригинально. Когнитивный резонанс, говорите?.. Психологический гетерозис?.. Да… Можно попробовать.

«Запуск в космос», как называет данную процедуру Профессор, происходит в этот же день. Церемония действительно напоминает проводы космонавтов. Собираются все — весь жалкий остаток «Аргуса», весь его наличный состав: Даг с Анчуткой, которая стоит, сцепив пальцы, её бьет мелкая дрожь, Профессор, наблюдающий за ними с академической отрешённостью, Сонник, несмотря ни на что зевающий так, как будто вот-вот заснёт, Бармаглот — с выпученными глазами, плохо понимающий, кто он, где и зачем, сам Панародин в сером чиновном костюме с патриотическим галстуком, суетливо переступающий с ноги на ногу Дрозд, двое санитаров-охранников — эти, видимо, на всякий случай… Присутствует даже полковник Пётр Петрович Петров — он взирает на происходящее так, точно уже укладывает каждое слово, каждую процедуру, каждый случайный жест в строчки служебного рапорта.

Доктор Салаев лично приносит два лабораторных стаканчика, до середины наполненных некой жидкостью, напоминающей по цвету разбавленное молоко.

Приподнимает губу, обнажая крупные, словно у зайца, зубы-резцы.

Он так улыбается.

— Вот, адская смесь… Полчаса резко обострённого восприятия вам обеспечены.

— А потом? — спрашивает Анчутка.

— Будем надеяться, что повезёт…

В кабину они заходят, точно на эшафот. Анчутка еле переставляет ноги и всё время, как бы случайно, прикасается к Дагу. С чмоканьем уплотняющей окантовки закрывается дверь. Анчутка тут же садится на узкий диван и приваливается к стене. Даг, понимая, что медлить не следует, подаёт ей стаканчик со стимулятором.

Анчутка смотрит на него расширенными глазами.

— Мы — как Ромео с Джульеттой… Они жили недолго, не слишком счастливо, но умерли всё равно в один день…

— Пей, — говорит Даг.

— А ты?

— Я — сразу же за тобой.

Анчутка судорожно опрокидывает стаканчик в себя: морщится, трясёт головой:

— Фу… гадость какая…

Даг так же, залпом, выпивает свою порцию. Ну не гадость, конечно, но вкус неприятный — химический, с резкой медицинской отдушкой.

— Ложись, — говорит он.

Анчутка вытягивается на диванчике. А Даг опускается в кресло, расположенное вплотную.

Кабина узкая и тесная, как купе.

— Дай руку, — говорит Даг. Сжимает её теплые, слабые пальцы, чуть влажные от волнения. — Вот так… И не отпускай. Что бы ни случилось, что бы ни происходило — не отпускай.

— Ладно, не отпущу… И что дальше?

Даг некоторое время молчит.

— Прикрой глаза.

— Прикрыла…

— Помнишь, что сказал Гагарин за минуту до старта?

Анчутка тоже некоторое время молчит.

Вдруг — нервно вздыхает:

— И что он сказал?

— Поехали…

Олег Комаров погиб поздним вечером четвёртого декабря, когда возвращался с выступления на одном из петербургских телеканалов. По официальной версии его сбила машина, видимо, внедорожник, на перекрёстке Мичуринской улицы и улицы Куйбышева.

Сразу скажу, официальной версии я не верю. Через пару дней после трагического происшествия я специально съездил на это место: в одиннадцать вечера, точнее — в начале двенадцатого, обе улицы, и так-то транспортом не перегруженные, абсолютно пустынны; мчащийся внедорожник, даже если он сильно превысил скорость, можно было бы заметить за километр. Вероятно, это был специальный наезд. Кстати, и машину, совершившую его, тоже не обнаружили. Никаких доказательств у меня, разумеется, нет: смутные догадки, предположительные умозаключения.

Мы с Олегом учились в одной школе, два года сидели за одной партой, у большого окна, из которого видны были ворота Новой Голландии. На контрольных списывали друг у друга. Предполагалось, что мы — друзья на всю жизнь. Однако в дальнейшем пути наши, как водится, разошлись: я поступил на исторический факультет, он — на факультет журналистики. После окончания университета мы не виделись лет пятнадцать и даже особо друг о друге не вспоминали, пока не столкнулись случайно на мероприятии, посвящённом юбилею Октябрьской революции — я, как историк, в этот период был очень востребован. Обрадовались, конечно; Олег стал иногда ко мне забегать, напечатал в двух популярных журналах пару довольно обширных моих интервью, откликнулся интересной рецензией на мою книгу «Февраль и Октябрь». Он к тому времени уже перешёл на фриланс, приобрел некоторую известность: его блог «Тень истории» имел двадцать с чем-то тысяч подписчиков.