Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

Когда дверь за Патрицией закрылась, Джил спросила:　

— Что теперь, Майк?　

— Мы уезжаем, Джил, ты кое-что читала по психопатологии.　

— Да. Правда, не так много, как ты.　

— Ты знаешь, что символизирует татуировка? И змеи?　

— Конечно. Я поняла в чем ее проблема, как только увидела Патти. Я надеялась, что ты что-нибудь сумеешь сделать для нее.　

— Ничего нельзя было сделать, пока мы не стали братьями　

по воде. Секс — полезная вещь, но только для того, чтобы разделить и стать ближе. Я грок, если бы все произошло без сближения — даже не знаю, не уверен.　

— Я грок, ты не смог бы ни чего сделать, Майк. Вот причина — одна из многих причин, почему я люблю тебя.　

— Я все еще не грок «любовь», Джил, я не грок «людей». Но мне очень не хочется, чтобы Пат уезжала.　

— Останови ее. Оставь ее с нами.　

«Ожидание, Джил».　

«Я знаю».　

Он добавил:　

— Сомневаюсь, можем ли мы дать ей все, в чем она нуждается. Она хочет отдавать себя всем и все время. Встречи Счастья, змеи и зрители — всего этого недостаточно для Пат. Она всегда готова предлагать себя в жертве всему миру и делать всех счастливыми. Новое Откровение… я грок, другие люди воспринимают его совсем не так. Но для Пат оно символизирует готовность к самопожертвованию.　

— Да, Майк. Дорогой Майк.　

— Нам пора. Выбери одежду и возьми свою сумочку. Я избавлюсь от хлама.　

Джил с сожалением посмотрела на пару вещей, которые хотела бы оставить себе. Майк всегда оставлял себе только одежду, которая была на нем и, казалось, грок, что она предпочитает делать то же.　

— Я одену вот это симпатичное голубое.　

Платье поднялось в воздух и застыло над ней. Джил подняла руки и мгновение спустя оно уже облегало ее фигуру, молния застегнулась. Туфли подошли к ней, и она одела их.　

— Я готова.　

Майк уловил что-то из ее мыслей, но не смог понять их полностью; они были слишком чужды Марсианским понятиям.　

— Джил? Хочешь, мы задержимся и поженимся?　

Она задумалась:　

— Сегодня воскресенье, мы не сможем получить лицензию.　

— Тогда, завтра. Я грок тебе это понравится.　

— Нет, Майк.　

— Почему же, Джил?　

— Это не сделает нас ближе, мы ведь уже разделили воду. Такова правда и на английском, и на марсианском.　

— Да.　

— А причина только на английском. Я не хочу, чтобы Доркас и Анна, Мириам и Патти, думали будто я стараюсь оттеснить их.　

— Джил, ни одной из них такое и в голову не взбредет.　

— И все-таки я не хочу рисковать просто потому, что мне это не нужно. Ты женился на мне очень давно, еще в больничной палате.　

Она колебалась.　

— Но кое-что ты можешь для меня сделать.　

— Что же, Джил?　

— Называй меня ласковыми именами! Так же, как я называю тебя.　

— Да, Джил. Какими именно?　

— Ох! — она быстро поцеловала его — Майк, ты самый милый, самый любимый человек, которого я когда-либо встречала, но на двух планетах не найдется никого, кто мог бы так вывести меня из себя! Ладно, не беспокойся. Просто называй меня «маленьким братом», иногда… когда ты это делаешь у меня внутри все дрожит.　

— Хорошо, Маленький Брат.　

— Вот здорово! Пошли отсюда, прежде чем я опять не затащила тебя в постель. Встретимся внизу; я оплачу счет.　

Она быстро ушла.　

Они сели в первый же попавшийся автобус. Неделю спустя они оказались дома, несколько дней разделяли воду и уехали не попрощавшись. Прощание было единственным человеческим обычаем, который Майк отвергал; он использовал, его только с незнакомыми.　

Вскоре они уже были в Лас-Вегасе и остановились во второразрядном отеле. Майк пробовал играть, а Джил убивала время, работая в шоу. Она не могла петь или танцевать; улыбаясь, появляться на сцене в высокой, совершенно невероятной шляпе и двух лоскутах, усыпанных блестками — такая работа, в этом Вавилоне Запада, вполне устраивала ее. Она предпочитала работать, если Майк был занят и, каким-то образом, ему всегда удавалось устроить ее на ту работу, которую она выбирала. Поскольку казино никогда не закрывалось, Майк почти все время был занят.　

Майк следил за тем, чтобы не выигрывать слишком много и придерживался лимитов, которые Джил установила для него. После того, как он нагрел каждое казино на несколько тысяч, Майк тут же спустил их. Он никогда не позволял себе делать очень крупные ставки. Потом он устроился крупье, позволяя маленькому шарику катиться куда ему вздумается, и наблюдал за людьми, пытаясь грок, зачем они играют. Он грок побуждение, в котором ощущалась интенсивная сексуальность, но ему казалось, он грок в этом зло.　

Джил пришла к выводу, что посетители роскошного театра-ресторана, где она работала, были обычной публикой-болванами и, как с таковыми, с ними можно было не считаться.　

Но, к своему удивлению, она испытывала большое удовольствие, выставляя себя перед ними. С увеличивающейся Марсианской искренностью она исследовала это чувство. Ей всегда нравилось, когда на нее с восхищением смотрели мужчины, мужчины, которых она считала настолько привлекательными, чтобы хотеть прикоснуться к ним. Джил раздражало, что вид ее тела ничего не значил для Майка, хотя он был настолько привязан к ее телу, насколько об этом могла мечтать женщина.　

Если он только не был слишком занят. Впрочем, даже тогда он проявлял благородство; он позволял ей отозвать его из транса, без жалоб приходил в нормальное состояние и был улыбающимся, страстным и любящим.　

Тем не менее, это была одна из его странностей, такая же, как и неспособность смеяться. С тех пор, как она стала работать в шоу, Джил пришла к выводу: ей нравится, когда незнакомцы разглядывают и восхищаются ею. Это было единственным, чего не мог дать ей Майк.　

Ее совершенствующаяся способность к самоанализу и честности скоро отбросила такую теорию. Мужская аудитория была, в основном, слишком старой, толстой и лысой для того, чтобы Джил могла считать ее привлекательной. К тому же, Джил всегда презирала «развратных старых волков», хотя, напомнила она себе, хорошо относилась к старикам. Джубал мог смотреть на нее, даже употребляя грубые слова, но у нее никогда не возникало ощущения, будто он хочет затянуть ее в угол и потискать.　

Но сейчас она обнаружила, что «развратные старые волки» перестали раздражать ее. Когда она почувствовала на себе их восхищенные или откровенно похотливые взгляды, могла определить, откуда они приходили — это не вызывало в ней раздражения. Они согревали ее и доставляли удовольствие, можно сказать, делали ее самодовольной.　

«Эксгибиционизм» был для нее только медицинским термином, слабостью, которую она презирала. Сейчас же, раскопав его в себе и исследуя его, она решила, что любая форма самолюбования была нормальной, или она сама была ненормальной. Но она не чувствовала себя ненормальной; никогда она не была здоровей, чем сейчас. У Джил всегда было отличное здоровье — ее профессия требовала этого. Она не могла припомнить, когда последний раз у нее был насморк или расстройство желудка… да, что и говорить, даже колики.