Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

В ее улыбке было рассудительное спокойствие.　

— Ты сам говорил мне. Ты научил меня знанию вечности и не сможешь лишить меня его. Ты не можешь умереть, Майк — ты можешь только разделиться — Обеими руками она указала на себя — Это тело, которое ты научил меня видеть через твои глаза… и которое ты так хорошо любил, уйдет однажды. Но я не уйду… Я, это Я! Ты — Бог и Я — Бог и мы — Бог, вечно. Не могу сказать, где я буду, и буду ли я помнить, что когда-то была Джил Бордмэн радостно выносящей судна и также радостно демонстрирующей почти нагишом свои прелести при ярком свете. Мне нравится это тело.　

С совершенно неожиданным для него жестом нетерпения, Майк испарил ее одежду.　

— Спасибо, дорогой — сказала Джил — Это было прекрасное тело для меня и для тебя — для нас двоих, думавших о нем. Но я не думаю, что мне будет не хватать его, когда я расстанусь с ним. Я надеюсь, ты съешь его, когда я разделюсь.　

— Да, конечно я съем тебя, если только не разделюсь первым.　

— Сомневаюсь. С твоим, куда большим контролем над твоим прекрасным телом, я полагаю, ты можешь жить, по меньшей мере, несколько столетий. Если только не решишь разделиться раньше.　

— Может быть. Но не сейчас. Джил, я пытался понять. Сколько церквей мы посетили?　

— Думаю, все существующие в Сан-Франциско. Я уж и не припомню, сколько раз мы посещали службу для ищущих веру.　

— Только чтобы успокоить Пат. Я больше никогда не пошел бы туда, если бы ты не была уверена, что ей необходимо знать о нашей настойчивости в желании увидеть свет.　

— Так оно и есть. Мы не можем лгать — ты не умеешь, а я не могу, особенно Патти.　

— Правду говоря — признал Майк — у Фостеритов есть много стоящего. Конечно, все искажено и перекручено. Они идут ощупью, так же, как я, когда работал в карнавале. Фостериты никогда не сумеют исправить своих ошибок, потому что большая часть этого — он заставил книгу Патти подняться в воздух — просто чепуха! — Ты прав. Но Патти не замечает этого. Она окутана невинностью. Она — Бог и ведет себя соответственно… только не знает об этом.　

— Ага — согласился Майк — Наша Пат именно такая. Она верит в это только когда я говорю с ней с должной настойчивостью. Понимаешь, Джил, существуют только три места, где я могу искать. Во-первых, наука. Но еще в гнезде я получил больше знаний об устройстве вселенной, чем способны переварить ученые Земли. О слишком многом я не могу говорить с ними, даже о такой элементарной штуке, как левитация. Я не отношусь к ученым с пренебрежением. Они делают то, что должны делать; я грок это полностью. Но то, чего он и стремятся достичь, совсем не то, что нужно мне. Ты не грок пустыню, подсчитывая количество песчинок в ней. Во-вторых, философия. Считается, что она способна решить многие проблемы.　

Так ли? Любой философ с чего начинает, тем и заканчивает. Бег по кругу. Кроме занимающихся самообманом, пытающихся доказать свои предположения своими же заключениями. Вроде Канта. Или других, старающихся поймать собственный хвост. Значит, ответ должен содержаться здесь — Он махнул рукой в сторону кучи книг — Только его нет. Какие-то кусочки грок правильно, но никогда не складываются в узор, а если возникает что-то похожее, от тебя требуют, чтобы ты принял самое непонятное на веру. Вера! Что за неприличное слово. Джил, почему ты не сказала о нем, когда учила меня коротким словам, которые нельзя употреблять в порядочной компании?　

Она улыбнулась.　

— Майк, ты пошутил.　

— Я не говорил этого в шутку… не вижу здесь ничего смешного. Джил, общение со мной и тебе не пошло на пользу, раньше ты смеялась. Я не научился смеяться, а ты забыла, что такое смех. Вместо того, чтобы я стал человеком… ты становишься Марсианином.　

— Я счастлива, дорогой. Наверное, ты просто не замечал, когда я смеялась.　

— Если бы даже ты смеялась внизу на Маркет Стрит, я бы услышал. Я грок с тех пор, как перестал бояться смеха, я всегда замечал его, особенно, когда смеялась ты. Думаю, если бы я грок смех, наверное бы мне удалось грок людей. Тогда я сумел бы помочь таким людям, как Пат… научить ее всему, что знаю сам и узнавать все, что знает она. Мы смогли бы понять друг друга.　

— Майк, единственное, что тебе нужно сделать для Патти — иногда видеться с ней. Почему бы нам не сделать этого, дорогой? Выберемся из этого мрачного тумана. Она сейчас дома; сезон закончился и карнавал закрыт. Давай съездим на юг, повидаемся с ней… я всегда хотела увидеть Байя Калифорния; мы можем отправиться дальше на юг, в более теплый климат и захватить ее с нами, вот было бы здорово!　

— Хорошо.　

Она встала.　

— Я оденусь.　

— Ты хочешь сохранить эти книги? Я могу отослать их к Джубалу.　

Он щелкнул пальцами и все книги, кроме подарка Патти, исчезли.　

— Мы возьмем только одну. Пат заметит. Только, Джил, мне нужно прямо сейчас пойти в зоопарк.　

— Хорошо.　

— Я хочу возвратить плевок и спросить отчего он такой сердитый. Может быть, верблюды «Старейшие» этой планеты… и поэтому здесь все не так, как нужно.　

— Две шутки в один день, Майк.　

— Я и подумал смеяться. Ты тоже. А верблюд тем более. Может быть он грок почему. Это платье подойдет? Тебе нужно белье?　

— Пожалуйста, дорогой. Холодно.　

— Немного вверх — Он поднял ее и она повисла в воздухе в нескольких футах от пола — Трусы. Чулки. Пояс. Туфли. Вниз и подними руки. Лифчик? Тебе он не нужен. Теперь платье — и ты в полном порядке. И красива, несмотря ни на что. Выглядишь ты отлично. Может быть, я сумею устроиться горничной к какой-нибудь леди, если окажусь больше ни на что не годным. Ванны, шампуни, массажи, прически, косметика, одежда на все случаи. Я даже научился делать маникюр так, чтобы он устраивал тебя. Больше ничего не желаете, Мадам?　

— Из тебя получилась бы великолепная горничная для самой привередливой леди, дорогой.　

— Я грок получилась бы. Ты выглядишь так хорошо, что я начинаю подумывать, а не отбросить ли мне это все и не сделать ли тебе массаж. Типа сближения.　

— Да, Майк.　

— Я думал, ты уже научилась ожиданию? Вначале ты должна сводить меня в зоопарк и купить мне арахис.　

В Голден Гэйт Парк было ветрено и холодно, но Майк не чувствовал холода, а Джил научилась контролировать это чувство. И все же было приятно ослабить контроль, когда они зашли в теплый обезьянник. Кроме тепла Джил не находила в этом месте ничего привлекательного. И обезьяны, и обезьянки слишком похожи на людей и это производило на нее тягостное впечатление. Она думала, что навсегда избавилась от ханжества. Джил воспитала в себе и научилась ценить аскетическую, почти Марсианскую радость от всего живого. Публичные копуляции и отправление потребностей приматов не оскорбляли ее; у бедного заключенного народца не было возможности уединиться и, отнюдь, не по своей вине. Она могла следить за ними не испытывая отвращения, ее чувства не были оскорблены. Нет, просто они были слишком похожи на людей — каждый поступок, каждое выражение, каждый озадаченный, обеспокоенный взгляд напоминал ей о том, что нравилось ей меньше всего в роде человеческом.