Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

— Вот так как: Джубал, тебе нужно было стать проповедником.　

— К счастью не стал. Если Майк может указать нам лучший способ как управлять этой испорченной планетой, его сексуальная жизнь не требует оправдания. Гениям позволительно пренебрегать мнениями обычных людей и они всегда равнодушны к сексуальным обычаям племени; они устанавливают Собственные правила. Майк — гений. И он плюет на обычаи и поступает как ему удобно.　

— Но с теологической точки зрения, сексуальное поведение Майка столь же ортодоксально, как Санта Клаус. Он проповедует, что все живые создания — коллективный Бог… и это делает Майка и его последователей единственными, осознающими себя богами на планете… он заслужил профсоюзный билет по всем правилам, подходящим божеству. Эти правила всегда позволяют богам сексуальную свободу, ограниченную только их собственными взглядами.　

— Тебе нужны доказательства? Леда и Лебедь? Европа и Бык? Изида и Гор? Невероятное кровосмешение среди скандинавских богов? Я не стану ссылаться на восточные религии; их боги вытворяли такое, чего не потерпел бы даже человек, разводящий норок. А посмотри на отношения Троицы, самой уважаемой западной религии. Единственный способ примирить религиозные наставления с взаимоотношениями, претендующими на монотеизм [40] Монотеизм (от греческого моно… и theos — бог) (единобожие), система религиозных верований, основанная на представлении о едином боге. , заключить, что правила размножения для божества, не совпадают с правилами, подходящими для смертных. Но большинство людей никогда не думают об этом; они запечатывают его печатью с надписью: «Святое — Не беспокоить».　

— Почему бы не позволить Майку ту же свободу, которую мы даровали другим богам. Один бог может разделиться, по крайней мере на две части и размножиться, не только Иегова — они все могут. Группа богов может размножаться как кролики, не очень считаясь с человеческими приличиями. Как только Майк занялся божественным бизнесом, оргии были так же　

предсказуемы, как восход — поэтому забудь стандарты захолустья и суди их по морали Олимпийцев.　

Джубал сердито посмотрел на него — Бэн, чтобы понять, тебе для начала нужно признать их искренность.　

— О, я признаю! Просто.　

— Признаешь ли? Ты начал с самонадеянного предположения, ибо они неправы и оценивал их с позиции именно того кодекса, который ты отвергаешь. Постарайся вместо этого воспользоваться логикой. Бэн, «сближение» через сексуальное соединение, соединение множества в единство, логически не оставляет места для моногамии. Поскольку сексуальный конгресс разделяй-со-всеми основа этого вероисповедания — факт, ставший кристально ясным после твоего рассказа — как можно ожидать, что это будут скрывать? Скрывают то, чего стыдятся, но они не стыдятся, а гордятся этим. Прятаться за закрытыми дверьми будет взяткой такому кодексу, который они отвергли… или громким криком, что ты посторонний, которого ни в коем случае нельзя было пускать туда.　

— Может быть мне и не следовало там быть.　

— Конечно не следовало. У Майка были отчетливые опасения. Но Джил настаивала? Да?　

— Это делает все еще хуже!　

— Каким образом? Она хотела, чтобы ты стал одним из них «во всей полноте», как говорит Майк. Она любит тебя и не ревнует. Но ты ревнуешь ее и, хотя ты утверждаешь, что любишь ее, твое поведение свидетельствует совсем о другом.　

— Черт побери, я люблю ее!　

— Неужели? Похоже, ты не слишком ясно понимаешь, какую Олимпийскую честь тебе хотели оказать.　

— Наверное не понимаю — угрюмо признался Беи.　

— Я хочу предложить тебе выход. Ты удивляешься, каким образом Майк избавился от одежды. Я тебе расскажу.　

— Как?　

— Чудо.　

— О, рад и Бога!　

— Может быть!.. Готов поспорить на тысячу долларов — это было чудо. Спроси Майка. Попроси его показать тебе. Потом пришли мне деньги.　

— Черт возьми, Джубал, я не хочу твоих денег.　

— Ты их и не получишь. Спорим?　

— Джубал, ты должен понять, как на самом деле обстоят дела. Я не могу возвратиться.　

— Они примут тебя назад с распростертыми объятиями и никогда не спросят, почему ты сбежал. Ставлю еще тысячу на это предсказание. Бэн, ты был там меньше суток. Прежде чем ошарашить читателей статьей о чем-то дурно пахнущем, ты производишь тщательное расследование — ты это сделал у них?　

— Но…　

— Сделал или нет?　

— Нет, но…　

— Ох, ради Бога. Бэн! Ты утверждаешь, будто любишь Джил… однако ты не представил ей того шанса, который даешь нечестному политику. Ты не приложил и десятой доли тех усилий, которые приложила она, чтобы помочь тебе, когда ты очутился в беде. Где бы ты был, если бы она помогала тебе так же, как ты ей? Скорее всего, жарился бы в пекле. Ты скулишь из-за дружеского блуда — знаешь, о чем беспокоюсь я?　

— О чем?　

— Христа распяли за то, что он проповедовал без разрешения полиции. Подумай об этом, вот о чем нужно беспокоиться!　

Кэкстон размышлял и ничего не ответил — потом вдруг поднялся.　

— Я еду.　

— После ленча.　

— Сейчас.

Спустя сутки Бэн телеграфом прислал Джубалу две тысячи долларов. Когда через неделю Джубал не получил от него других известий, он послал запрос в офис Бэна: «Чем ты, черт побери, занимаешься?» Несколько задержавшийся ответ гласил: «Учу Марсианский — твой брат по воде — Бэн».

— Младший!

Фостер оторвался от своей работы.　

— Сэр?　

— Тот юнец, до которою ты хотел добраться, в нашем распоряжении сейчас. Марсиане освободили его.　

Дигби был в недоумении.　

— Извините. Существует какое-то юное создание, перед которым у меня есть обязательства?　

Фостер ангельски улыбнулся. В чудесах никогда не было необходимости — в Истине псевдопонятие «чудо» несло внутреннее противоречие. Но молодые собратья всегда должны были понять это сами.　

— Не беспокойся — успокаивающе ответил он — это незначительное мученичество и я присмотрю за ним сам. Кстати, младший.　

— Сэр?　

— Зови меня «Фос», пожалуйста — церемонии хороши в поле, но не здесь. И напомни мне не называть тебя больше «Младшим» — на своей временной должности ты получил великолепную характеристику. Какое имя тебе больше по вкусу?　

Его ассистент непонимающе мигнул.　

— У меня есть, другое имя?　

— Тысячи. Какое ты предпочитаешь?　

Ну, я, право, не припомню ни одного в этой вечности.　

— Хорошо… почему бы тебе не зваться «Дигби»?