Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

— Видишь? — обрадованно сообщил он — Я хожу! Я немного окреп — он сделал несколько шагов и остановился — восторженный, улыбающийся и задыхающийся.

Она заставила себя улыбнуться.

— У нас прогресс, а? Вы набираетесь сил. Вот это характер! Но мне надо идти — я забежала просто поздороваться…

На его лице моментально появилось отчаяние.

— Не уходи!

— Но мне нужно!

Смит удрученно посмотрел на нее — Я причинил тебе зло — с трагической уверенностью произнес он — Я не знал.

— Зло? Ох, нет же, нет! Но мне нужно уходить… И побыстрей!

На его лице уже не было совершенно никакого выражения.

— Возьми меня с собой, брат мой.

— Что? Нет, я не могу! И мне нужно уходить, прямо сейчас. Знаете, не говорите никому, что я была здесь. Пожалуйста…

— Не говорить, что мой брат по воде был здесь?

— Да. Не говорите никому! М-м… Я еще приду. Вы будете послушным мальчиком — подождете меня и никому не скажете.

Смит переварил это с совершенно безмятежным видом.

— Я буду ждать. Я не скажу.

— Вот и хорошо! — Джил подумала, как ей, интересно, удастся выполнить свое обещание? Теперь она понимала, что «сломанный» замок на самом деле не был сломан. Глаза ее метнулись к двери, и она увидела, почему не смогла открыть ее. К ней была привинчена ручная задвижка. Обычно задвижки на дверях в ванных и других комнатах были устроены так, что отпирались универсальным ключом, чтобы больной не смог сам открыть их. Здесь же замок удерживал Смита взаперти, и задвижка никогда не применявшегося в центре типа не позволяла войти в комнату даже тем, у кого имелся универсальный ключ.

Джил отодвинула задвижку.

— Жди меня. Я приду.

— Я буду ждать.

Она вернулась в первую комнату и тут же услышала: «Ту-тук, ту-тук-тук!» — сигнал, про который говорил ей доктор Браш. Джил поспешила впустить его.

Он резко ворвался в комнату.

— Где вы были, сестра? Я стучал три раза! — и он подозрительно уставился на дверь во внутреннюю комнату.

— Я увидела, что ваша пациентка заворочалась — быстро солгала Джил — я поправила ей подушку.

— Проклятье! Я же велел вам просто сидеть у пульта!

— Джил вдруг поняла, что этот человек испуган. Она мгновенно перешла в атаку:

— Доктор — произнесла она ледяным тоном — Я не отвечаю за вашу пациентку. Но раз уж вы поручили ее моим заботам, я сделала то, что сочла необходимым. И если вы сомневаетесь в моих действиях, то вызовите главврача!

— А… Нет-нет… Забудьте о том, что я вам говорил.

— Нет, сэр. Больным в таком возрасте ничего не стоит захлебнуться в воде… Некоторые сестры сносят все нападки докторов, но только не я. Зовите главврача.

— Да нет, мисс Бордмэн, я выпалил это не подумав. Прошу прощения.

— Очень хорошо, доктор — произнесла она сквозь сжатые зубы — Я вам еще нужна?

— А? Нет, спасибо. Спасибо, что подежурили за меня… Только… Ну, не говорите никому, ладно?

— Не скажу.

«Можешь быть уверен! Но что мне делать теперь? Ох, как бы я хотела, чтобы Бэн был в городе!»

Джил вернулась к себе и притворилась, будто просматривает бумаги. В конце концов она вспомнила об энергетической кровати, которую разыскивала и позвонила на склад. Затем она отослала за ней свою помощницу и стала думать.

Где Бэн? Если бы он был в городе, она бы отпросилась минут на десять, позвонила ему и переложила все заботы на его широкие плечи. Но Бэн, черт бы его побрал, скрылся за горизонтом, предоставив ей вести мяч в одиночку.

Или нет? Червячок, точивший ее подсознание, прогрыз себе ход наружу. Бэн не покинул бы город, не дав ей знать о последствиях своей попытки повидать Человека с Марса. Как сообщница преступника, она имела на это право. А Бэн всегда играл честно. Она словно наяву услышала сказанные им однажды слова: «Если что случится, ты будешь моим козырем в рукаве… Солнышко, если обо мне ничего не будет слышно, вся надежда только на тебя».

Раньше она не думала об этом, поскольку не верила, что с Бэном может что-нибудь случиться. Теперь пришла пора подумать. В жизни каждого человека наступает однажды время, когда он — или она — вынужден рискнуть «жизнью, богатством и честью священной» ради дела с весьма сомнительным исходом. Для Джил Бордмэн это время наступило сегодня, в три часа сорок семь минут пополудни.

Человек с Марса сразу же после ухода Джил опустился в кресло. Он не взял в руки книжку с картинками. Он просто стал терпеливо ждать, хотя слово «терпеливо» не совсем соответствовало Марсианским понятиям. Он неподвижно сидел и тихо радовался тому, что его брат по воде обещал прийти снова. Он готов был ждать вот так, не двигаясь, ничего не делая, столько, сколько понадобится. Пусть даже несколько лет.

Он совершенно не имел понятия о том, сколько времени прошло с той минуты, когда он разделил воду со своим братом. И не только потому, что это место непонятным образом искажалось во времени и в пространстве, что сопровождалось явлениями и звуками, не поддающимися пока грок, но и потому, что самой культурой его гнезда время воспринималось совсем иначе, чем людьми. Разница заключалась не r более продолжительном, если перевести в земные годы, временем жизни, а в самой основе. На Марсе нельзя найти подходящих выражений, чтобы сказать: «Сейчас позднее, чем ты думаешь» или «Скоро не бывает споро», хотя и по разным причинам: первое просто немыслимо, тогда как второе — неписаный закон, упоминать о котором так же ни к чему, как советовать рыбе принять ванну. Но сказать: «Как было в Начале, так есть, и так будет» — будет так по-марсиански, что перевести это гораздо легче, чем: «Два плюс два — четыре», что на Марсе вовсе не является трюизмом.

Смит ждал.

Когда он услышал, как в двери проворачивался ключ, то вспомнил, что слышал этот звук перед последним появлением брата по воде, поэтому он ускорил свой метаболизм на тот случай, если все повторится. Он изумился, увидев, что другая дверь открывается и в нее проскальзывает Джил, поскольку ему не было известно, что это тоже дверь. Но он сразу грок это и переключился на всепоглощающую радость, приходящую только в присутствии птенца из твоего гнезда, твоего брата по воде или (при определенных обстоятельствах) в присутствии Старейшего.

Радость его была слегка испорчена тем, что брат по воде не разделял ее. Он казался более расстроенным, чем тот, который собирался разделиться из-за какой-нибудь постыдной неудачи или травмы. Но Смит уже знал, что эти существа способны выносить отрицательные эмоции, о которых и подумать то страшно, и не умирать. Его брат Махмуд подвергал себя душевным мукам пять раз в день и не только не умирал, но и утверждал, что эти мучения необходимы ему. Его брат капитан ван Тромп был подвержен ужасным непредсказуемым приступам, каждый из которых должен бы, по разумению Смита, привести к немедленному разделению, чтобы избежать конфликта, и тем не менее, этот брат, насколько он знал, жил в добром здравии.