Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

— Я читала о ней.　

— Самые здоровые животные в мире — но они не могут покинуть лабораторию. Дитя, Майк должен познакомиться с «грязью» и приобрести иммунитет. Однажды, он встретится с девчонкой, которая написала это, или с одной из ее сестер по духу; он будет встречать их сотнями — черт, с его внешностью и славой, он мог бы до конца жизни скакать из одной постели в другую. Ты не сможешь помешать этому, я не смогу тоже; все зависит от самого Майка. К тому же, я и не хочу мешать этому, хотя это дурацкий способ проводить так свою жизнь — одни и те же упражнения снова и снова, я это хотел сказать. А что вы думаете?　

— Я… — Джил покраснела.　

— Может вы совсем не считаете их монотонными, во всяком случае, это не мое дело. Но если вы не хотите, чтобы почва была выбита из-под ног Майка после того, как он останется наедине с первыми пятью сотнями женщин, тогда перестаньте перехватывать его почту. Письма, подобные этому, может быть, заставят его насторожиться. Просто бросайте их в кучу, отвечайте на его вопросы, и старайтесь не слишком краснеть.　

— Босс, вы доведете меня до бешенства своей логикой!　

— Очень странный способ вести спор.　

— Я разорву эту фотографию после того, как Майк увидит ее!　

— О, пожалуйста, не делайте этого!　

— Что? Она вам нужна?　

— Боже упаси! Дюк собирает такие картинки. Если Майку она не понадобится, отдайте ее Дюку.　

— Дюк собирает такой хлам? Мне он казался хорошим человеком.　

— Так оно и есть.　

— Но… Я не понимаю.　

Джубал вздохнул.　

— Я могу объяснять это весь день и вы все еще не поймете. Дорогая моя, в сексе есть стороны, где невозможна коммуникация между двумя полами рода человеческого. Иногда, благодаря интуиции особо одаренных индивидуальностей, он грок через пропасть, разделяющую нас. Слова бесполезны. Поверьте мне: Дюк — рыцарь, без страха и упрека, и ему понравится эта фотография.　

— Я не стану отдавать это сама, Дюк может меня неправильно понять.　

— Нежности. Что-нибудь стоящее в почте?　

— Нет. Обычное количество желающих, чтобы Майк похвалил присланные вещи, или занялся чепухой, выступая в официальной роли «Человек с Марса». Впрочем, один тип просит о пятилетием, свободном от авторского гонорара, исключительном праве, да еще хочет, чтобы Майк финансировал его.　

— Мне всегда нравились честные воры. Напишите ему, что Майк нуждается в налоговых потерях, поэтому спросите: какой залог ему нужен?　

— Вы серьезно, Босс?　

— Нет, а то ворюга явится сюда со всей семьей. Но вы подали мне неплохую идею для рассказа. Каков наглец!　

Майкла заинтересовала «отвратительная» фотография.　

Он грок (теоретически), что символизировали письмо и фотография, и стал изучать фотографию с удовольствием, с каким он рассматривал каждую бабочку. Он находил бабочек и женщин ужасно интересными; весь грок мир был очаровательным, и он хотел впитать в себя столько, чтобы его собственный грок был совершенен.　

Он понимал, какие механические и биологические процессы предлагались ему в этих письмах; но удивлялся, почему незнакомки желали его помощи в ускорении яиц? Майк знал (без грок), что люди устроили ритуал из этой потребности, «сблизиться» — что-то похожее на водный обряд. Ему не терпелось грок это.　

Но он не спешил; он потерпел неудачу, когда грок спешку. Он был чувствителен к течению времени, но с Марсианским подходом: нужное время достигалось ожиданием. Он заметил, что человеческие братья были лишены его способности ориентироваться во времени, и часто был вынужден ждать быстрее, чем это сделал бы Марсианин; но он не ставил им этого в вину; он научился ждать быстрее, чтобы их недостаток не был заметен — иногда он ждал быстрее так эффективно, что человеку могло показаться — он спешит с такой скоростью, что вот-вот сломает себе шею.　

Он принял эдикт Джил — не отвечать на братские предложения человеческих женщин, но воспринял это, как ожидание, возможно, его лет спустя будет по-другому; сейчас, во всяком случае, было не время. Брат Джил была права. Майк согласился, когда Джил предложила ему отдать фотографию Дюку. Он отдал бы ее и без этого; Майк видел коллекцию Дюка, с интересом рассматривал ее, пытаясь грок, почему Дюк сказал: «Физиономия у нее так себе, но погляди на эти ноги, братец»! Майку было приятно, что его назвал братом один из его вида, но ноги это и есть ноги, за исключением того, что у его народа три ноги, а у людей только две (впрочем, они совсем не калеки, тут же напомнил он себе).　

Что касается лиц, то у Джубала оно было одним из самых прекрасных, какие когда-либо видел Майк, и определенно, свое собственное. Человеческие женщины на фотографиях из коллекции Дюка, можно сказать, едва ли имели индивидуальность. Все молодые человеческие женщины были на одно лицо — да и как могло быть иначе?　

У него никогда не возникало проблем с тем, чтобы узнать лицо Джил; она была первой женщиной, которую он увидел и его первым братом по воде — женщиной. Майк знал каждую пору на ее носу, каждую зарождающуюся морщинку на лице и восхвалял каждую в счастливом созерцании. Но, хотя сейчас он уже и мог отличить Анну от Доркас, и Доркас от Мириам по лицам, вначале было не так. Майк различал их по размеру и окраске, а также и по голосу, потому что голоса никогда не были похожи. Когда, а иногда это случалось, все три женщины одновременно замолкали, хорошо, что Анна была такая большая, Доркас такая маленькая, а Мириам больше, чем Доркас, поменьше, чем Анна. Но Мириам нельзя было спутать ни с кем другим, даже, когда Анна и Доркас отсутствовали, потому что ее волосы называли «красными», хотя этот цвет вовсе не считался «красным», если он относился ко всему остальному, а не к волосам.　

Майк знал, что каждое английское слово содержало больше, чем одно значение. Это было нечто, к чему следовало приспособиться, также как к «одинаковости» лиц девушек… и, после ожидания, они перестали быть одинаковыми. Сейчас, Майк мог представить лицо Анны и сосчитать все поры на ее носу так же легко, как и у Джил. В сущности, даже лицо было неповторимым, отличающимся от всех других лиц, существовавших где-то и когда-то. Так что, у каждой девушки, потенциально, было свое лицо, неважно, со сколь малыми различиями.　

Майк отдал фотографию Дюку и был счастлив, что доставил ему удовольствие. Майк отнюдь не чувствовал себя обделенным, ибо он мог, когда этого желал, легко вызвать ее в своей памяти, даже лицо, освещенное необычным выражением прекрасного страдания.　

Он принял благодарность Дюка и, счастливым, вернулся к своей почте.　

Майк не разделял неудовольствия Джубала потоком почты; он упивался ей — упивался объявлениями страховых компаний и матримониальными предложениями. Путешествие во Дворец открыло ему глаза на неимоверное многообразие этого мира и он так решил грок это все. Это займет столетия; и он должен будет расти, расти и расти, но он не торопился — он грок, что вечность и вечно прекрасные измерения сейчас были идентичны.