Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

Кроме (напомнил себе Джубал) одного: Майк все еще не смеялся. Он мог улыбнуться шутке и даже, иногда, не просил ее объяснить. Майк был бодр, даже весел, но он никогда не смеялся.　

Джубал решил, что это не важно. Этот пациент разумен, здоров и — человек. Несколькими неделями раньше Джубал был уверен — обстоятельства неблагоприятны для лечения. У него хватило скромности не приписывать себе заслуги в том, что произошло; девушки сделали для этого гораздо больше. Или он должен сказать — девушка?　

С первой же недели пребывания Майка в его доме, Джубал почти каждый день говорил ему: «Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь… но ты должен покинуть дом и повидать мир как только почувствуешь в себе силы для этого». Поэтому Джубала не должно было удивить, когда за одним из завтраков Майк объявил, что он уезжает. Но, тем не менее, он был удивлен и, к своему еще большему удивлению, обижен.　

Он скрыл это, без всякой необходимости воспользовавшись салфеткой.　

— Вот как? Когда?　

— Мы уезжаем сегодня.　

— Ага. Мы. Что же, Лэрри, Дюк и я должны будем сами маяться со стряпней?　

— Мы говорили об этом — ответил Майк — Мне нужен кто-нибудь, Джубал; я еще не знаю, как вести себя среди людей, могу что-то сделать не так. Лучше, если это будет Джил — она хочет учиться Марсианскому. Но это может быть Дюк или Лэрри, если ты не сможешь обойтись без одной из девушек.　

— У меня есть право голоса?　

— Джубал, решать должен ты. Мы это знаем. (Сынок, вероятно, сейчас ты впервые солгал. Сомневаюсь, сумел бы я удержать хотя бы Дюка, если бы ты захотел взять его с собой.)　

— Думаю, это должна быть Джил. Но, послушайте, дети — это ваш дом.　

— Мы знаем и вернемся. Мы снова разделим воду.　

— Конечно, сынок.　

— Да, Отец.　

— Что?　

— Джубал, в марсианском отсутствует слово «отец». Но в последнее время я грок — ты мой отец. И отец Джил.　

Джубал взглянул на Джил.　

— М-м-м, я грок. Берегите себя.　

— Да, пойдем, Джил.　

Они уехали раньше, чем он встал из-за стола.　

Это был обычный карнавал: тележки с пони, сласти, скучные кабачки и игральные павильоны, где простаки расставались со своими долларами. Лекция о сексе, приспособленная к местному мнению на взгляды, высказанные Дарвином, кабаре, где актеры были одеты согласно требований местных законников, балаган, где посетителей ждал фокусник. Здесь не было бородатой женщины, но была полуженщина-полумужчина; отсутствовал шпагоглотатель, зато был пожиратель огня; не было татуированного мужчины, но была татуированная леди, бывшая к тому же заклинательницей змей. Гвоздем программы был момент, когда она появлялась — совершение) обнаженной!..одетой только в свою кожу, покрытую экзотическими рисунками! Любой, кто сумеет найти хоть один квадратный дюйм, не покрытый татуировкой, ниже ее шеи, выиграет двадцать долларов.　

Приз никто не сумел выиграть. Миссис Пэйвонски позировала в собственной «обнаженной, живой плоти» и, обвившейся вокруг нее четырнадцатифутовой змеей — боа, душителем по имени «Лапушка». Змея заняла на ней такую стратегически верную позицию, что даже у церковного собрания не было повода жаловаться. Дополнительной защитой (для боа) было то, что она стояла в брезентовом резервуаре, содержащим дюжину кобр.　

Кроме того, освещение было слабым.　

Объявление, сделанное перед выходом миссис Пэйвонски, было абсолютной правдой. Пока ее муж не умер, он содержал в Сан-Педро ателье для татуировки; когда дела шли вяло, они декорировали друг друга. В конце концов, художественная работа на ней — от шеи вниз стала настолько полной, что места для второго захода просто не осталось. Она была самой декорированной женщиной в мире, работа выполнена величайшим художником (таково было ее мнение о муже), и она очень гордилась всем этим.　

Патриция Пэйвонски без боязни общалась с мошенниками и грешниками. Она и ее муж были обращены самим Фостером, и где бы она не была, Патриция посещала ближайшую Церковь Нового Откровения. Она с радостью рассталась бы со всем, что закрывало ее во время кульминации программы. Патриция была убеждена — она является религиозным холстом, лучшим, чем в любом музее или кафедральном соборе. Когда она и Джордж увидели свет, в неприкосновенности оставалось, примерно, три квадратных фута Патриции; и прежде чем Джордж умер, она уже носила жизнеописание Фостера в иллюстрациях: от колыбели с ангелами, парящими над ней, до дня славы, когда он занял предназначенное для него место на Небесах.　

К сожалению, большую часть святой истории нужно было закрывать. Но она могла показывать ее на закрытых собраниях Счастья в церквах, которые она посещала, если пастырь хотел этого, а так оно почти всегда и было. Патриция не могла проповедовать, она не могла петь, никогда на нее не снизошло вдохновение пророчествовать, но она была живым свидетелем света. Ее выступление было почти последним: это оставляло время убрать ее фотографии, проскользнуть за кулисы и подготовиться к гвоздю программы. Потом выступал фокусник.　

Доктор Аполлон продемонстрировал стальные кольца и пригласил желающих из публики удостовериться, что они сплошные; после этого он попросил держать кольца заходящими одно за другое и постучал по ним волшебной палочкой. Из звеньев образовалась цепь. Фокусник отложил волшебную палочку и она повисла в воздухе, принял блюдо с яйцами от своей ассистентки, взял шесть из них и стал жонглировать. Это не вызвало большого энтузиазма, публика больше внимания уделяла его ассистентке. Одежды на ней было больше, чем на молодых леди из кабаре; однако, казалось маловероятным, что хоть где-то на ней была татуировка. Простофили едва заметили, как из шести яиц осталось пять, потом четыре… три, два — и, в конце концов, Доктор Аполлон подбрасывал лишь одно яйцо.　

Он сказал:　

— Яиц с каждым годом становится все меньше — и бросил его в толпу.　

Фокусник отвернулся, и никто, казалось, не заметил — яйцо растворилось в воздухе, так и не достигнув цели.　

Доктор Апполон позвал на сцену мальчика.　

— Сынок, я знаю о чем ты думаешь — я не настоящий фокусник. За это ты выигрываешь доллар.　

Он протянул ребенку долларовую бумажку. Она исчезла.　

— Не повезло! Мы дадим тебе еще один шанс. Взял? А теперь — бегом отсюда, тебе давно пора быть дома, в постели.　

Мальчик, зажав доллар в кулаке, умчался. Фокусник нахмурился.　

— Мадам Мерлин, чем мы займемся сейчас?　

Его ассистентка наклонилась к нему и что-то прошептала, он покачал головой:　

— Но не сейчас же? Что, перед всеми людьми?　

Она опять что-то прошептала; он вздохнул.　

— Друзья, мадам Мерлин хочет лечь спать. Кто-нибудь из джентльменов желает ей помочь?