Лев Долгопольский - Прошедшие лабиринт [СИ]

На этом месте их прервали и настойчиво порекомендовали освободить буфет, потому что уже пять часов и все люди как люди, домой идут, и никто не обязан торчать на работе из-за того, что кому-то приспичило языками чесать, а если кому охота и дальше трындеть, то вся улица свободна, и нечего тут рассиживаться.

Меренков взглянул на часы (и вправду уже стукнуло пять) и кинулся к выходу, бросив Прохорову:

— Мне в больницу пора, завтра договорим! А вообще тебе стоит ко мне домой зайти, увидишь кое-что интересное.

Совершенно оторопевший Прохоров остался сидеть. Он только сейчас осознал, что за все время разговора не смог распознать ни одной эмоции собеседника.

«Боже, что я там нанес! — ужасался позже про себя Сергей, поспешая к дому Вяльцевых. — Они же меня в порошок сотрут. А я еще настаивал на своей защите, подробности выпытывал. И зачем я его в гости позвал?..»

Благополучно забрав Генку и доведя его до горбольницы, Сергей сдал мальчика на руки Насте, напомнив, чтобы ему обязательно, как было обещано, постучали молоточком по коленке. Получив Генку через полчаса назад, Меренков отвел его домой, а сам вернулся в больницу. Поликлинический прием уже закончился, но посетителей к неинфекционным еще пускали, и под этим предлогом Сергей получил в гардеробе белый халат и успешно просочился внутрь.

Настя, сидя над огромной, как простыня, лекарственной ведомостью, деловито и чуть слышно мурлыча что-то себе под нос, раскладывала по ячейкам таблетки и порошки.

— О, Сережа, ты вернулся! — обрадовалась она. — Зинка говорит, что энцефалограмма получилась, вот она у меня здесь (Настя похлопала по ящику стола), завтра я ее Арону Израилевичу покажу, его сегодня нету.

— Спасибо, Настя, — Сергей подтянул к себе стул, уселся. — Мне с тобой поговорить надо.

— О чем же? — Настя вовсе не была записной кокеткой, но не улыбнуться лишний раз уголками губ было выше ее женских сил.

— Настя, давай подадим заявление в ЗАГС!

Пузырек с таблетками выпал из рук девушки и зазвенел, катясь по плиточному полу.

— Сереженька, ты мне предложение делаешь?

— Я… да… нет… мама просила, чтобы мы подали заявление…

Меренков, сбиваясь, рассказал про идею с туфлями.

Настя долго молчала. Сходила подняла сбежавшую баночку таблеток. Вернулась за свой стол. Подвигала ящиком. Посмотрела на Сергея. Еще раз посмотрела на Сергея. И наконец решилась:

— Видишь ли, Сережа, я очень уважаю твою маму и всегда была бы готова ей помочь… Но не так. Прости, я не смогу…

— Настя, ты против заявления в ЗАГС?

Девушка еще помолчала.

— Я не то чтобы совсем против. Но я против, если ты меня просишь только потому, что твоей маме нужны туфли. А теперь, извини, мне нужно разнести лекарства лежачим. И давай считать, что этого разговора у нас не было. Совсем не было.

Она подхватила поднос с разноцветными кружочками и пакетиками и скрылась за дверью ближайшей палаты. А Сергей, обескураженный, сдирая с себя халат, потащился к выходу.

— Ну, рассказывай. Удалось узнать?

— Да… — вошедший растерянно огляделся. — А почему здесь?

— Потому, что дело принимает слишком серьезный оборот. Рассказывай, что ты узнал!

— Научно-исследовательский институт экспериментальной биологии. Верещагин Антон Валерьевич, москвич, 46-го года рождения. Учился с Меренковым в университете, только на другом факультете.

— Понятно. Что он знает про парацельсий?

— К сожалению, с ним лично войти в контакт не удалось — улетел на симпозиум в Анапу. Но крыс дал точно он. Три штуки. Все сходится.

Сидевший в кресле грузный мужчина встал и подошел к стоящему в углу столику с клеткой, откинул плюшевую занавеску. Крупная серая крыса-Наблюдатель мгновенно оскалилась и кинулась на стенку. Мужчина несколько секунд пристально смотрел на нее, потом опустил занавеску.

— Меня смущает, что они разные. Маленькая — белая, эта — серая. Лабораторные обычно белые.

— Пусть вас это не смущает. Они там как раз недавно с грызунами работали, там и мыши всякие есть, и прочие твари. Этих трех Верещагин взял из партии, приготовленной для списания, поэтому точных данных нет, но откуда могла бы взяться другая крыса? Вот если бы серой была маленькая, не получавшая парацельсия, то можно было бы подумать…

— Да ясно все это! Значит, разные… А что наш Наблюдатель говорит?

— Наблюдатель? — вошедший удивленно посмотрел на занавешенную клетку. — А, вы имеете в виду Прохорова. Дело в том, что он всех трех крыс не видел. Видел мелкую, ее поймали самой первой, это та, которую мы подменили. И ту, которую задавил автобус, в ней-то он и опознал парацельсика. А вторая успела сбежать до того, как Прохоров вообще понял, в чем дело.

— Ну, хорошо. Когда Верещагин возвращается?

— В воскресенье.

— Вот тогда с ним и поговоришь. Упор следует сделать на…

Гусиное перо, уже изрядно потрепанное, в очередной раз брызнуло кляксой. Пришлось его отложить и взяться за пресс-папье, снова посетовав на нелепые правила — ну глупо же в век авторучек и пишущих машинок писать гусиным пером, точно какой-то средневековый монах. Конечно, негоже писать донесение Приору Царства Московского простой шариковой ручкой, тем более что любой школьник, которому довелось ею писать, знает, что эти ручки оставляют сгустки пасты даже чаще, чем гусиное перо — кляксы. Печатать донесение на машинке тоже как-то не очень — здесь же, все-таки, не учреждение какое-то. Но чем, скажите на милость, плох вот этот «Паркер» с золотым пером, купленный в Лондоне за бешеную сумму фунтов стерлингов? Нет, надо было маркизу де-Ла-Порту указать в своем Уставе, что писать следует не просто пером, а именно гусиным.

Хорошо еще, что писать можно на бумаге, а не на пергаменте. Это, кстати, тоже одно из нововведений — после революции, в Гражданскую, когда ни о каком пергаменте не могло быть и речи, Приор разрешил пользоваться бумагой. И то, одного лишь его разрешения было недостаточно, шутка ли — изменение ритуалов, завещанных самим де-Ла-Портом… Собрали консилиум в Зальцбурге, самому Магистру в конечном итоге пришлось утвердить разрешение Приора — и то, лишь в качестве временной меры и с кучей оговорок насчет того, какой именно должна быть используемая бумага. Но оговорки в суматохе Гражданской войны проигнорировали, а временная мера потихоньку превратилась в постоянную. Жаль только, форму донесения никто не додумался упростить. А то ведь, пока покончишь с преамбулами, забудешь, о чем собирался писать…

«Дозволено будет мне довести до Вашего сведения, что позавчера, мая 25 дня, около двух часов пополудни, Наблюдателем Прохоровым была замечена крыса. Означенная крыса была обнаружена в сквере, расположенном в ста сорока метрах от Подольского Пищевого Института. По внешнему виду она была идентична двум другим крысам, пойманным в означенном институте тому восемь дней; тем самым, на которых непосвященный Меренков ставил свои опыты. Поведение же крысы не оставляло сомнений в том, что эта крыса прошла Преображение.