Лев Долгопольский - Прошедшие лабиринт [СИ]

— Стараюсь тут, работаю, как… А он…, - она схватила с плиты выварку с водой, но на Антона ее лить не стала, а поволокла к корыту. Антон, шатаясь, встал и перехватил тяжеленную посудину, пытаясь помочь, но зацепил боком другой какой-то тазик и выплеснул его содержимое себе на штаны.

Баба взревела с новой силой, поминая проклятых пьяниц и их кривые руки, но Антон ее уже не слушал, удрученно глядя на мокрые и мыльные брюки. Час от часу не легче, меня и в поезд не пустят в таком виде…

Баба порылась в комоде и швырнула в него сухими брюками. Антон уберег их от падения в лужу и попытался отступить куда-нибудь, дабы переодеться — в мокрых штанах в самом деле было крайне неуютно.

— Куда? — взревела баба.

— Я хотел бы перео… — начал было Антон, но, увидев бабино лицо, быстро вспомнил об открытом им методе доходчивого воздействия и рявкнул: — Куда надо…!

Баба умолкла, Антон отступил в соседнюю комнатушку, где было темно, и поспешно переоделся. Надо было бежать, однако выход на улицу по-прежнему был блокирован. Баба снова завела нескончаемую песнь о своей неказистой женской доле за уродом и пьяницей, да еще и с мозгами набекрень, вот у людей мужья как мужья, напьются и спят, а этого все носит и носит незнамо куда, а тут крутись как хочешь и все сама да сама, а этот нажрется, ведра мусорного не вынесет…

Антон ощутил проблеск надежды. Согнувшись и посматривая на бабу, он подступил к мусорному ведру, схватил его и — гениально! — баба посторонилась, выпуская его вон из квартиры. Антон вышел и захлопнул за собой дверь. Ведро он кинул тут же, в подъезде, и вышел на свежий воздух, который после мыльного и душного помещения казался просто животворным. Однако стояла уже глухая ночь, улицы пустынны, дорогу на вокзал он от потрясений и сковородки позабыл, а спросить не у кого. Кроме того, было прохладно.

Идти некуда! Поэтому Антон тихонько вернулся в дом и поднялся этажом выше колотиловской двери. И, как оказалось, очень вовремя, потому что заподозрившая неладное баба уже выбежала наружу, увидела брошенное ведро, и, оглашая воплями ночную улицу, понеслась искать своего Герасима. Если бы Антон не спрятался, он, несомненно, был бы на пустынной улице пойман и… он поежился.

Поднявшись еще выше, он добрался до последнего этажа, а там к потолку вела пожарная лестница, в потолке же был люк на чердак. Несомый вдохновением и ужасом, Антон взобрался туда и толкнул люк. Крышка подалась, и беглец очутился на захламленном чердаке.

Стараясь не шуметь, он прикрыл люк и примостился прямо с краю, где смог. Ну и дела, во дела… Шел по улице сиротка, посинел и весь продрог, — подумал он, засыпая.

Спать пришлось недолго: по его ногам кто-то бегал, потом холодные лапки деликатно попробовали залезть в карман. Антон содрогнулся и стряхнул это с себя. Крысы! Крыс он вообще-то не боялся, все-таки годы лабораторных исследований… но одно дело — белые крысы в виварии, а другое — их дикие собратья, да еще в темноте. Бррр! И укусы их чрезвычайно опасны — инфекция, не дай господь.

Однако мысль, начавшись с крыс и вивария, скоро привела его к Сергею и брейнорину. А не связаны ли все эти сверхстранные события? Да нет, ерунда. Как? Где Сергей, где Анапа, а где вообще Рязань? Однако что-то все это как-то странно. И прежде всего надо свинтить отсюда, наконец, домой.

Антон прислушался — было тихо. Сквозь чердачное окошко проникал неверный утренний свет. Он спустился по лестнице, на цыпочках прошел вниз, по дороге опустив паспорт Герасима в почтовый ящик Колотиловых, и выбрался на улицу, решив отойти как можно дальше от ужасного дома, а там уж искать вокзал…

Бегство состоялось, вокзал он нашел без особого труда, дождался первого поезда, на который и сел зайцем. В вагоне Антон, с неожиданной для себя сметкой, притворился мертвецки пьяным, и сердобольный русский народ оборонил его от контролера и дал доехать до Москвы.

Сергей, проводив в понедельник мать, спал всю ночь беспробудно и во вторник проснулся с необыкновенной жаждой деятельности. В голове уже сидел четкий план — энцефалограмма, Антон, крысы, кристаллы…

Однако полоса удач, начавшаяся две недели назад с синтеза брейнорина, кажется, бесповоротно окончилась.

Во-первых, выяснилось, что Генка Вяльцев, его невольный подопытный кролик, уехал с бабушкой на юг и раньше августа не вернется. Повторить энцефалограмму, как просил Арон Израилевич, увы, не удастся. В первой, кажется, что-то было — или не было? — но и этого теперь не узнать, энцефалограмма пропала. И как это она могла пропасть? Случайность? Или дело рук Общества? Но ведь они не знают о Генке… Или знают? Срочно надо спросить у Прохорова.

Но с Прохоровым происходило что-то странное. Еще на той неделе он прицепился к Сергею с дурацкими вопросами о матери, о детстве, почему-то все твердил, что она приехала из Сочи, а мать уверяла, что именно Прохоров помог ей достать туфли, но самого Василия Дмитриевича он с тех пор не видел, хотя и в выходные, и в понедельник с утра пытался его найти — а потом пришлось ехать с матерью в Москву, на вокзал…

Но сегодня он от меня не уйдет, — несколько даже злорадно подумал Сергей, — сегодня он принимает экзамен у второкурсников… — и Меренков целый час проторчал у аудитории, чтобы уж наверняка отловить Прохорова.

— Сергей? Извини, я тороплюсь…

— Подожди! Ты мне нужен. Генка исчез! — не совсем честно, но надо же как-то его остановить.

— Что?!

— Мать уверяет, что он уехал на юг…

— Твоя мать?! — перебил Прохоров.

— Да при чем здесь моя? Его, Антонида эта, с бабушкой, говорит, уехал…Но что-то мне странно… Разве дети уборщиц на югах отдыхают? Вот я и подумал… Ты говорил, Общество про Генку не знает?

— Не знает, это факт. Да и… Хотя… Подожди…

Прохоров что-то мямлил, то краснел, то бледнел, как будто хотел что-то сказать, но не решался. Или не мог? Да что это с ним, никогда он не был таким, еще несколько дней назад, когда они встретились поздно вечером у Генкиного дома, он таким не был…

Сергей почел за лучшее пока сменить тему.

— А может, и правда уехал, конечно… У меня, собственно, другой вопрос есть. Про кристаллы.

— Про ка-какие к-кристаллы?

Да что же это? Заикается, голос дрожит. Никогда, ни как о сотруднике института, вечно скучно-спокойном Василии Дмитриевиче, ни как о Наблюдателе — уж верно, Наблюдатели должны особенно хорошо уметь скрывать свои эмоции — Сергей не подумал бы о Прохорове как таком нервном типе…

— Я говорю о кристаллах, которые были в брейнорине — в том брейнорине, который я получил в первый раз и который стащил Генка — а вот во второй порции кристаллов почему-то не было.

— В парацельсии не должно быть никаких кристаллов! — голос Прохорова теперь звучал твердо.