Кирилл Берендеев - Мир внутри

Прототип чуть легче самого космоплана, за счет полупустых баков. В остальном все тоже, за исключением диагностической аппаратуры, расставленной по кораблю там и тут. Некое подобие никогда не летавшего «шаттла» «Энтерпрайз», только подлиннее и куда эффектней выглядящий. Еще бы, коммерческий транспорт. Вмещает семьдесят пять человек и пять членов экипажа, рассчитан на полет как на низкой круговой, так и на высокой эллиптической орбитах, на чартеры до любой из точек Лагранжа, кроме той, что за Луной и на стыковку со станцией «Созвездие», которую пока еще только планируется сооружать – величественный круг между планетой и спутником, который и лаборатория и гостиница и база для освоения и колонизации нашего спутника. А возможно и Марса, кто знает, как далеко решится пойти человечество к двадцать седьмому году – времени окончания стройки.

Но до него еще дожить надо. Ракета-носитель «Геркулес» – даже название менять не стали, – пока будет одновременно зарабатывать деньги на туристах и выстраивать станцию, благо, полностью многоразовая. Их уже две, а в будущем году создадут еще одну, тогда же откроется второй стартовый стол на Куру. Планы грандиозные, но надо с чего-то начинать.

Космоплан подняли с помощью «Боинга-747», созданного еще перевозки «шаттлов». Первые полеты, а их уже накопилось с два десятка, проходили без экипажа, теперь пришла наша очередь. В первый старт помимо команды вошли второй пилот с базы ВВС на Канаверале, для подстраховки, что ли, а так же инженер, на случай какой необходимости в немедленной консультации. Оба впрочем, сидели в пассажирском отсеке.

«Боинг» медленно набрал десять тысяч и через пять минут после набора, стал снижаться. Двигатели заработали, космоплан соскользнул с могучего горба, легко, свободно, как будто не весил больше сотни тонн. Крылья у него большие, не чета шаттловским, сделаны в расчете на то, чтобы не камнем валиться на единственный аэродром, но хоть немного полетать в атмосфере. По идее его можно использовать и в суборбитальном полете – отправленный на корабле-матке, он поднимется ввысь и приземлится в любой точке планеты через пару часов – хоть в Сиднее, хоть в Токио, хоть в Буэнос-Айресе, главное, чтоб подходила взлетно-посадочная полоса: для такой махины она должна простираться на четыре километра.

Росс коснулся плеча, я поспешил в пассажирский отсек. Двигатели работали штатно, приборы удовлетворенно горели зеленым. Через четверть часа мы начали плавное снижение, Палмер, он сидел за штурвалом, вдруг мягко повел космоплан в сторону, а затем исполнил полупетлю с полубочкой. Машина протестующе скрипнула, но двигатели взвыли, принимая вызов.

– Фигуры высшего пилотажа конструкцией не предусмотрены, – предупредил инженер, когда все кончилось, и космоплан пошел на снижение. – Мистер Палмер, вы отклонились от задания, я…

– Отличную машину вы соорудили, – добродушно улыбнулся Росс. – Я сейчас круто кабрировать буду…

Нет, на это силенок у космоплана не хватило. Сделав еще один круг по сужающейся спирали, он вывел корабль к аэродрому. А затем мягко приземлился; хлопка парашютной системы за спиной я не почувствовал.

Нас долго держали в конце полосы, вместе со спецами-разработчиками и наладчиками, мы пару часов проверяли и перепроверяли работу систем. Все в норме, ни к чему не придраться. Разве что к пилоту. Росс улыбался, хотя с него градом катил пот, даже на стальном человеке сказалось напряжение первого полета. Но времени на то, чтоб придти в себя ему понадобилось совсем немного, за ужином он балагурил как и прежде. Рой же весь вечер сидел молча, даже сейчас не отрываясь от планшета с данными приборов. Что-то пытался найти. Потом бросил.

– Электроника в порядке, цепи в норме, – я накрыл планшет ладонью. – А остальное узнаем только в настоящем полете.

– Ты прав, – он поднял и тут же опустил глаза. – Ты совершенно прав.

– Боязно?

– Нет. Не сильно. У меня странное ощущение, прости, отец, мне не хватает слов, чтоб объяснить, – и поспешил уйти к себе. Где-то через полчаса я оставил вечер сам, заглянул к Рою. Тот преклонил колени у изголовья, молитвенно сцепил руки, шепча негромко:

– «По правде Твоей избавь меня и освободи меня, склони ко мне ухо Твоё, поспеши избавить меня: стань для меня Богом-Защитником и домом прибежища, чтобы спасти меня. Ибо твердыня моя и убежище моё – Ты, и ради имени Твоего поведёшь меня и пропитаешь меня…».

Я прикрыл дверь, но видимо, излишне шумно, через мгновение Рой оказался подле.

– Ты молился.

– Да, отец. Когда мне неспокойно на сердце, я нахожу утешение в чтении псалтири.

– Я тебе помешал.

– Нет. Наверное, так даже лучше. Я бы хотел спросить тебя, о многом, но и прежде не решался, и сейчас никак не могу, – он даже по голосу еще не отошел от молитвенных текстов, и обращался ко мне сходно.

– Скажи, ты говорил мне, что методист, – он кивнул тотчас, – А Вита?

– Мама ходила в нашу церковь, молилась, но в душе, мне кажется, она уверовала только перед самой смертью. В больнице, перед последней операцией, когда шансов на спасение не оставалось, она попросила требник, и…. я не знаю, читала она его или боль затуманила рассудок. Я надеюсь, что читала, что молитва проникла… да наверное, это неважно. Важно самое движение, сама вера. Сказано же: «верующий в Меня не погибнет, а если умрет – оживет». Я верю, мама сейчас там.

Я ожидал кивка вверх, но Рой пристально смотрел на меня, затем, не выдержал, опустил глаза.

– Почему методисты? Твой отчим…

– Нет, он католик, – прозвучало презрительно. – Мама не дала ему крестить меня. Сказала, только после получения водительских прав. Ни меня, ни моих братьев. Я часто слышал, еще в детстве, как они спорят и ссорятся по этому поводу. Он хотел отправить меня в католическую школу…. А потом просто сбежал. Его до сих пор не могут найти, наверное, он в Мексике, в Латинской Америке, в Европе, Азии, но только не здесь. Наверное еще молится и искренне просит прощения, зная, что на самом деле никогда не вернется.

– А дядя Фрэнк?

– Он пресвитер нашего прихода.

– Значит, именно поэтому ты стал… – Рой медленно кивнул.

– Наверное. Я крестился в шестнадцать. Мне хотелось походить на него. Кажется, ему хотелось того же, но что-то внутри постоянно останавливало, даже сейчас, что-то не дает стать нам по-настоящему близкими людьми. Хотя он мне заменил отца, на его словах и поступках я вырос, я верил ему и хотел… я говорил уже. А еще мне мечталось о звездах, о бескрайних далях. Наверное это у меня от тебя, отец.

– Я хотел стать конструктором, я и стал им, а космос… да, я всегда хотел быть далеко, очень далеко от всего… – странное объяснение, Рой, конечно, не понял, а потому продолжил о себе: