Кирилл Берендеев - Мир внутри

– Я видел как становится тесна дружба там, в сложных, непреодолимых ситуациях, и я хотел быть там. Я и любимую и друзей нашел среди тех, кто создавал корабли, кто летал на них. Кто верил в общее дружество, не знающее границ.

Интересно, а Шеннон кто по вероисповеданию. За все полгода, что она находилась на орбите, я не помню случая, чтоб она молилась хоть раз. Чтоб просто обращалась к богу, чтоб… ни на земле, ни в небесах. А может, она и не была религиозна. Я не спрашивал об этом, не случалось повода, мы дружили, работали, сражались с трудностями, да, именно как говорит Рой, плечом к плечу. Может, она молилась по ночам, пристегнувшись к кровати? Жаль, не спросишь, потеряна ниточка. Разве что у Юрия, они готовились вместе. Наверное, тоже вряд ли скажет. Не в былой ревности дело, он тоже выпал из обоймы, ушел на пенсию. Стал другим.

И я стану другим, после этого полета, в следующий, уже предупредили, наполовину коммерческий, наполовину тестовый, не выпустят. Полетит моя замена, канадец Рон Шишкаускас.

– А ты во что веришь, отец? Не в бога, но во что-то ты же веришь.

Я замолчал. Почему-то вспомнилась, как жена, увидев плохой сон, с крохотной иконкой Николая Чудотворца обходит дочь, перед отправкой в лагерь или куда-то еще. Это не имеет отношения к религии, она просто суеверна, и этим обходом успокаивает себя. Дочь поначалу раздражалась, потом привыкла, потом… нет, не уверовала, но иногда сопровождала мать в церковь. Не крестилась, не молилась, ходила, как на дополнительное занятие. Поначалу сам злился про себя, но когда понял, насколько все несерьезно, отстал. Хотя бы вырастет трезвомыслящей. А как дальше поступать, решит сама, без чьей-то помощи.

Ответ Рою напрашивался самый простой, так я и сказал, это он и ожидал услышать. Слова о вере в человека, в его силу, мужество, стойкость, и так далее. Он не задал другой вопрос – почему же тогда у меня нет друзей даже среди космонавтов, почему, едва уйдя из отряда, я стал пенсионером-одиночкой, к которому мало кто наведывается и которого беспокоят разве что звонками и письмами, с каждым годом все реже. Ответа на эти звонки и письма приходится уж слишком долго ждать. Он не спросил, я не ответил, но про мою супругу вопрос задал.

– Да, она крещеная, причем еще… давно, словом, сразу после СССР. Мама ее, она тяжело болела, и очень хотела, чтоб это стало последней волей. Когда дочь крестилась, мать поправилась. А ведь ее соборовали.

– Ты говоришь об этом с сарказмом, отец.

– Скорее, с иронией. Мне кажется, мы сами не понимаем, в кого или что верим. Придумываем себе божеств, поклоняемся их чудесам, тем, что нам кажется, исходят от них, молимся о спасении, о милости, о… обо всем. Требуем что-то, вместо того, чтобы делать это самому. Вообще странно, что наш бог оказывается столь мелочен, что готов помочь с устройством на работу, мелкой местью соседу или выбором легкого вопроса на экзамене, – Рой улыбнулся. – И странно, что это обязательно должно быть связано с унижением самого молящегося. Неудобная поза, заучивание труднопонимаемого текста, правильно повторенного нужное число раз, – улыбка пропала. – Я действительно не понимаю, почему бог обязан обращать внимание на эти мелочи, а не создав мир, успокоиться и оставить творениям вершить историю самим. Мне странно ручное управление вселенной, зачем надо было создавать ее такой, чтобы постоянно проявлять себя в ней. И еще – если бог всеведущ, зачем просить его о чем-то? – ведь наши горести и радости ему известны лучше нас.

Замолчал; долго не говорил так долго и быстро. Кого-то хотел уколоть и кому-то что-то высказать. Рой не говорил ни слова, молча глядел в сторону, видимо, все, приходившее на ум, оказывалось долгим пересказом уже не раз говоренного прежде и не только мне; короткие же ответы не находились. Выискались у меня самого.

– Все же мне завидно верующим. У них всегда есть к кому обратится, и они хотя бы мысленно могут положиться на того, кого может и нет. Но это все равно придает сил и внушает надежду.

– В этом ты прав, отец, – быстро произнес он. – Знаешь, в колледже я долго не находил компанию, и часто проводил время в одиночестве, после дома, это очень непривычно, сбивает с толку. Первый семестр я практически провалил. Но не сдался верой. Наверное, чаще других из всех моих тогдашних знакомых, общался со мной наш пастор. Даже дядя Фрэнк… – он замолчал нежданно и коротко попрощавшись, ушел к себе.

Следующие дни заполнились новыми экспериментами, изучениями, испытаниями. Рой докопался до причин своего беспокойства – нашел схему, из-за которой система безопасности при разгерметизации судна срабатывала с опозданием в шесть десятых секунды. Слишком много для открытого космоса. Корабль поставили на проверку, следующий наш полет на прототипе отложили на неделю. На это время нас завалили испытаниями в тренажерах и симуляторах. Непривычно, что все необходимое располагалось рядом со стартовой площадкой. Хотя к такой компактности я быстро привык, а чуть пришло время, и нас снова поднимали мощные крылья «Боинга». Гул турбин самолета исчез за ревом маршевых двигателей космоплана, корабль мягко отошел от «Боинга» и принялся выполнять маневры. За штурвалом находился Патрик, Росса теперь не допускали к управлению, кто-то из руководства посчитал, что его самовольство перегрузило электрику системы безопасности. Сидя в кресле второго пилота, он изредка постукивал пальцами по штурвалу, чуть позже обернулся к нам, грустно улыбаясь и кивая на «стажера», как он поименовал Дорфа. Спецов с нами не было, все данные экспериментов снимали и обрабатывали сами, ничего нештатного не случилось ни в полете, ни при приземлении. Обычный рейс, к такому легко привыкнуть. И все же после остановки «Дедала», все чувствовали усталость, будто полет проходил на пределе сложности. Рой вышел из корабля последним, долго общался с Патриком, потом с Россом, обращался и к Йену, слово «полет» донеслось до моих ушей не один раз. Палмер пожал плечами, скорее всего, будет еще одно испытание, а потом уже в космос. Можно хоть сейчас, но ведь не пустят же, сам понимаешь, думают, мы еще не все перепроверили. А как перепроверишь без невесомости и вакуума?

Сын стремился к звездам. Жаждал прикоснуться к холодным их лучам обжигавшем в пустоте бескрайнего пространства. Так странно именовать его сыном, пробовал несколько раз, но получалось лишь про себя. А вот ему удивительно легко, и это тоже сбивает с толку. Все никак не привыкну. И еще в толк не возьму, отчего наши разговоры о работе длятся часами в номере, а интимное общение сводится к нескольким фразам, переброшенным в коридоре и осмысливаемым заполночь. Он это от меня перенял, без сомнения. Зачем, вот только. Хотел бы увидеть его жену, наверное, она много для сына сделала. Для сына, все же странно.