Юрий Леляков - Смерть на орбите [СИ]

Удивительно, но он не заметил, в какой момент подъём перешёл в спуск. Видеть местность в такой темноте без фары он всё равно не мог, но… вдруг почувствовав, что больше не поднимается, на всякий случай обернулся. Оставленная им деревня уже скрылась за холмом, и больше ни огонька не было вокруг. Тьма будто обступила его со всех сторон — и он как-то особо остро вдруг ощутил свою отверженность от этого мира. Отверженность — но одновременно и столь же острую жалость к этим существам. К тем из них, кто ещё не утратил подобие разумных — но чьи потомки через сколько-то тысяч лет неминуемо должны были выродиться в нечто хищное, дикое и уродливое, без малейшего проблеска мысли на оскаленном подобии лица. И останутся — лишь медленно разрушающиеся города, проваливающиеся дороги, ржавеющие машины…»

(Что — и тогда, на набережной, представилось Джантару!)

«…распадающийся многими миллионами лет уран — бывший когда-то снарядами и минами. Или же они этими снарядами уничтожат сами себя, и нечему будет даже ржаветь. Они и сейчас в своей интеллектуальной деятельности не способны подняться выше примитивной хитрости; и те, что изображают учителей, врачей, обществоведов — не способны понять, что за чушь несут…»

(Пропаганда… конца 80-х! Когда же — там это?)

«…Кременецкий был так погружён в эти тяжёлые мысли, что сам не заметил, как и когда сел на индивидуальный движитель и поехал, легко сохраняя равновесие…» (И навык — был? В этом теле?) «…Он не думал сейчас даже о своей родной планете, где не надо будет врать, воровать, убивать… где ценится сама разумная личность, а не её ранг — всё сознание было заполнено мыслью о гибнущей цивилизации, которой нельзя помочь…»

…И вмиг — всё исчезло!

Не дав рассмотреть и дорогу в свете фар мопеда…

Обрыв? На — этом?.. На… таком прогнозе — судьбы земной цивилизации?

(И… во второй версии — уже не «внедрённый агент» под видом школьника? Просто — оставлен на Земле в этом теле, пока своё — не регенерировано?

А — имя? Какая связь?

Или… Что ещё?..)

«…Троллейбус быстро бежал по пыльной окраинной улице. Тучи пыли вздымались из-под колёс машин, выезжавших из бесчисленных ворот в грязных облупившихся, неопределённого цвета, заводских стенах. Казалось, что все цвета в этот тяжёлый пасмурный день куда-то исчезли, и всё вокруг пропиталось едкой серой пылью…»

(А виден — яркий, солнечный!

Но… почти как промзона в Арахаге? Хотя машины — земных марок… Да что это?)

«…— Вставай, — кто-то дёрнул… Хельмута за плечо. — Дай участнику войны сесть…»

(И… уже не текст? Далее — «наяву»?

Да… Голос — вошёл в сознание, как холодная тупая игла! Он — замер, не зная, как реагировать… Всё равно скоро выходить — но неужели больше некому уступить место? Кроме — него, Кламонтова?)

…— Вставай! — толчок в плечо едва не сбросил его с сиденья. Да, это уже страшно…

Весь салон неодобрительно загудел. А Кламонтов услышал грохот своего сердца — и лишь миг спустя пришло чувство реальной опасности… Лихорадочно заработала мысль: сказать ли — то, на что имел полное право? Но как прозвучит голос? Впрочем, он уже начал вставать…

— Быстро вставай! Нализался, как свинья…

— Я не могу быстрее, — наконец объяснил Кламонтов, хватаясь за спинку сиденья впереди, чтобы не упасть. И тут же его грубо толкнули в спину, он едва успел схватиться за верхний поручень… Всего минута до нужной остановки — но что успеет произойти?

— Он не может быстрее! Ну, вы видите, как обнаглели, сволочи! В милицию сдать, и дело с концом!

— За что? За сотрясение мозга? Что я, виноват, что со мной это случилось? — наконец не выдержал Кламонтов. К его собственному удивлению, голос прозвучал отчётливо.

— Так что ж ты вставал, мог же сказать… — произнёс кто-то спустя несколько секунд мёртвой тишины.

— Сказать? Так вы же специально согнали с места человека с замедленной реакцией, который сказать сразу не может! — признание казалось ещё обиднее умолчания, но вернуть сказанные слова он уже не мог. — Вы же видите: кому плохо, кто болен, у кого неприятности — вот и цепляетесь! Попробовали бы вы задеть — здорового и сильного!..

— Что ты меня позоришь? — зашептал кто-то сзади. — Тоже мне, борец за чистоту нравов! Где тут участник войны?

— Ещё неизвестно, из кого этот, — прошептал другой (о нём, Кламонтове?). — Заденешь таких, а потом…

— Какой ещё «участник»? — громко ответил возмущённый старческий голос. — «Малой кровью, на территории врага»… Великий вождь мудро просчитался, армия героически драпанула, оставили нас умирать с голоду в оккупации, потом вернулись, увидели, что мы ещё живы — и на Колыму! А мы до сих пор живы — и вас, «участников», помним, какие вы есть…

— Да где ты видишь участника? — добавил ещё кто-то. — Это же просто дебил, значками увешанный! Нашёл, кому место уступать, дурак!..

— Было бы из-за чего ссориться, — ответил Кламонтов, уже выходя…

(Но — у своего подъезда? А дом… Ничего знакомого! Старый, трёхэтажный, облупившийся, и рядом — белая заводская стена! Ни в какой прежде известной ветви — он не жил в таком! Приоткрылась… новая?)

…— Убери! Не буду я есть эту дрянь! — пронзил слух вопль из-за двери. — У тебя тараканы в кастрюли падают! Сволочи! Ненавижу! Гады!..

(Тот — дядя, брат, или кто уж — по этой ветви?

Да, вот проблема: духи-паразиты! Что делают с людьми…)

…Уйти было некуда, и Хельмут, закрыв лицо ладонями, стал думать. Острое отчаяние как будто уже прошло — и он мог собраться с мыслями, если бы не эти вопли…

— Ну, а сварили таракана месяц назад — какое имеет значение? — донёсся голос бабушки. — Никто же не отравился…

В ответ раздался буквально звериный рёв, и что-то с грохотом посыпалось на пол. У Кламонтова невольно сжались челюсти, и мгновенный порыв едва ли не сорвал его с места. Но — ни сил, ни времени ввязываться в скандал. Надо думать, что дальше…

Восстановиться в университете? Но как? Куда, в какие инстанции обращаться — если исключён… за что? Придумали бы предлог: неуспеваемость, прогулы, задолженность по взносам — это ничего не стоило бы документально опровергнуть; а то — непонятно-расплывчатое «аморальное поведение»! В самую точку: любая инстанция избегает рассматривать такие дела, ведь ничего нельзя проверить! Даже сам не узнал — в чём якобы состояло… И никто не знал — но никто и не вступился! Все лишь рады избавиться… Терпят — конфликтных «правдоискателей», двоечников, любителей выпить — а его, Кламонтова… Нет, назад его не возьмут. Да и сам бы к ним не пошёл — но сколько лет уйдёт на новые попытки поступления в другой вуз?

А у него в запасе — нет и года! Это пока — он тут, живя с 70-летней бабушкой и 22-летним сумасшедшим братом, имел право на отсрочку от призыва… Но — назавтра же после отчисления его вдруг вызвали в военкомат, и оказалось: отсрочка не положена! Нет, в семье ничего не изменилось — просто в военкомате кто-то в чём-то ошибся, а теперь вдруг «прозрел»! Очень похоже — как тот директор совхоза имел заранее открытые уголовные дела на подчинённых…