Юрий Леляков - Журавлиная ночь

— Ничего такого, чтобы — уверенно, убедительно, — ответил психиатр. — А были бы — так сами понимаете, какие отсюда выводы, сколько и чего надо пересматривать. Что же, получилось бы: где-то всё-таки есть этот рай и ад; и кто-то может запросто влезть в моё или ваше сознание; или делать самые настоящие чудеса — которых мы не наблюдаем? Вот я и говорю: загадка! Которую мы пока что материалистически не разрешили…

(«Но какие стереотипы! — не удержался Вин Барг. — Даже у психиатров! «Чудес» он не видит!»)

— … Что ими овладевает, подчиняет их себе, где оно в них находится — понять не можем: «патологический очаг стойкого возбуждения», и всё. А как и почему он возник? И почему — именно в такой форме, почему непременно — этот круг идей? Почему их мучают идеи греховности всего мира; что заставляет так вульгарно и полуграмотно толковать мифологии; откуда — это мелочное служение чему-то в виде самых нелепых поступков со столь же нелепыми обоснованиями, но с такой убеждённостью, что говорю же, готовы идти напролом через судьбы людей, а понадобится — и по трупам? И в чём, кстати, разница с той же «религиозностью» — свободой которой так обеспокоены на Западе? Там ведь тоже: что-то жгут, выливают, нелепыми ритуалами демонстрируют покорность непонятно кому — и где грань между нормой и патологией? Где — ещё целесообразное действие, а где — уже абсурд?..

(«83-й год, — вспомнил Кламонтов. — Так тогда это знали…»

«Но он же и насмотрелся…», — ответил Вин Барг.)

— … А если б и был кто-то реальный, кому всё это нужно, — продолжал психиатр, — то сразу вопрос: какой он тогда? И зачем ему так унижать человека? Зачем изводить его чувством вины каких-то мировых масштабов? Зачем заставлять бежать к форточке и что-то туда бросать? Что за «высшее существо» таким образом доказывает, что оно — высшее? Но всё это, я повторяю — абстракция, условность. Реально есть — только симптомы, о которых я говорил: чувство какой-то греховности, обязанности, зависимости, необходимости совершать такие-то действия, что-то проповедовать, влиять на поведение других… А конкретно ваш случай… то есть случай Кременецкого… Нет, знаете: он больше похож на другое. Видите, как далеко я отвлёкся…

— И на что он похож? — Ромбов не выдержал долгой паузы.

— Да тоже был случай: семья, где все восхищались суждениями отца по разным вопросам, а сына так же откровенно высмеивали, что бы ни сказал: куда тебе до него!.. А ему тоже 15 — но на уровне этого возраста он ни о чём в семье говорить не может! Сразу одёргивают, обрывают — в общем, должен чувствовать себя дураком… И только после попытки самоубийства — обратились к нам: он, видите ли, «неправильно реагирует на справедливые замечания»! И знаете, что оказалось? Это в его глазах так хотели поддержать авторитет отца, а тот — явный олигофрен, проще говоря, дебил! Но там им все восхищались — и он считал себя гением! И тоже, кстати — дословно повторял цитаты из западных радиопередач, которые не очень понимал: как богато они жили бы там, на Западе; сколько он, «ценный специалист», да ещё аристократического происхождения, мог там «зарабатывать»; как унаследовал бы завод или фабрику… Хотя реально такого происхождения нет и в помине: вся известная родословная — мелкие служащие! И сын вполне резонно спрашивал: откуда знаете, что именно вы жили бы там богато — миллионеров-то гораздо меньше, чем безработных? А ему в ответ — да ещё с такой загадочной улыбкой: ты, мол, ничего не понимаешь в экономике и политике! Хотя — всё это понимал лучше их!.. Или даже, когда начинал возмущаться таким отношением к себе: посмотри, как ты себя держишь, как разговариваешь! Чтобы чувствовал себя уже полным интеллектуальным и моральным уродом — который не умеет вести себя в обществе, и элементарно сдерживать эмоции!.. Что делать, пришлось открыть ему тайну: всё это — затем, чтобы поддержать авторитет дебила. И вот это, знаете, простить он уже не смог. Только закончил школу — сразу куда-то уехал. Нет, не в армию — туда не взяли по состоянию здоровья. И уже шесть или семь лет не даёт о себе знать…

— И как вы со всем этим работаете… — вырвалось у Ромбова.

— Кому-то приходится, раз оно существует… Да, но что же я не спрашиваю, — спохватился психиатр, — а как с этим делом? Что, совсем никаких следов?

— Были два ложных следа, — печально вздохнул Ромбов. — В Ровно и в Киеве. И оба не подтвердились. Один случай совсем уж загадочный: будто был чей-то труп, но бесследно исчез — и никаких улик, даже пятен крови. А в Киеве — это просто другой человек, похожий, с потерей памяти. Мария Павловна его не опознала… Да, кстати: она опять приезжает, чтобы встретиться именно со мной…

— Значит, она вам доверяет, и хочет рассказать что-то новое. Потому вы, собственно, и пришли посоветоваться, — понял психиатр.

— Да, и потому тоже. Но не только… Уж очень это дело затронуло меня лично. И не знаю, на что надеяться — спустя столько времени…

— И жаль будет, если вы его не найдёте… И вообще, как подумать: кого теряем — из-за ничтожных, никчёмных взрослых! И от кого должны зависеть и больные, и одарённые, и рано развившиеся дети… И что с того — если те воевали, или пережили войну в своём детстве, или достигли каких-то там должностей…

…— Обрыв, — возвестил Вин Барг, едва кабинет, где Ромбов беседовал с психиатром, скрыла серая мгла. — Но почему?

— Ушло напряжение эмоций, — понял Мерционов. — Так как сам разговор прервался. Их кто-то отвлёк, я успел заметить…

— А такие записи только и возможны — из узловых точек с достаточным напряжением энергий, — сказал Вин Барг. — Вот о чём мы раньше не думали. Хотя… Подождите, опять…

«…Да, так и есть… — думал уже Ромбов, наедине с собой. (Где-то, по пути, в городе?) — Всюду вылезают на правильных словах, и им же — ничем не оправданные льготы. И в вуз ниже проходной балл, или вовсе вне конкурса — только за то, что из деревни, или отслужил армию; и в комсомол, партию — пролезут на «происхождении»… Верно же заметил Кременецкий: планы приёма, «процент из рабочих», «процент из крестьян»! А интеллигенция — что, низшее сословие: ждёт, пока выполнят план по высшим?.. Или вот факт, сам недавно узнал: товары молодёжного ассортимента — по особым спискам, в ветеранском магазине! Тут-то, получается, кто кого хуже: внук покойного ветерана — внука здравствующего? Тому «положено», этому — нет? Будто мало, что воевали, что победили в такой войне — зачем позорить себя нелепыми привилегиями? И вообще… Кто не рабочего и не крестьянского происхождения, или — «родственники за границей», или — «были на оккупированной территории», или сам там родился — чем он хуже? Заполняя анкету, будто чувствуешь осуждающий взгляд, а ответить нечего! Но разве это правильно?.. Разве социализм строился не для всех?.. И что сделаешь: как изменишь своё происхождение, или факт наличия «родственников за границей», с которыми и связи нет?.. А кто-то без проблем «отслужил», заработал стаж где попало — и пролез на тройках, хотя чем он лучше как специалист при своём случайном стаже? Но он — уже рабочий или колхозник; а ты, горожанин сразу после школы — абитуриент третьего сорта? Повезло ещё: был низкий конкурс, поступил… А разобраться: кто же эти ненормальные родители, от которых бегут дети? Вот эти «правильные» и привилегированные, у кого анкета в порядке? И — нагадив тебе в душу, тут же сошлются на войну, голод: ты, мол, не видел настоящего горя, трудностей?..»