Юрий Леляков - Журавлиная ночь

(«А с ним самим — тоже что-то было!»— вспомнил Мерционов.)

«…И где же эта мера «настоящего горя» — когда наконец поймут, а не станут попрекать тем, что воевали и голодали, а ты пользуешься тем, чего не заработал? — продолжал думать Ромбов. — Школьник в 16 лет — «ничего не заработал», студент пятого курса в 22 — «ничего не заработал»! Ходи в нахлебниках, дармоедах — до каких лет!.. И жить с психически больным, зависеть от него — ещё не гope? Без права распорядиться своей жизнью, толочь, как воду в ступе, нескончаемую школьную программу — ещё не горе? Падать от усталости, терять здоровье, когда старшим и тут кажется, что на тебе пахать можно — ещё не горе… А кто, не обременённый школьной нагрузкой, в том же возрасте, видите ли, пас гусей и колол дрова — уже святое мученичество?.. И они «имеют право» жить в городе, поступить в вуз? Облепили всё очередями, льготами, как навозные мухи… А ктo-то должен брать жизненный старт как из канавы — и ничто ничем не компенсируется: «не заслужил»! И что должен у них «заслужить» такой Захар Кременецкий? Кому что задолжал, в чём перед кем виноват? Но — не пробьёшься… Всюду эти воевавшие, голодавшие, выбравшиеся из деревни — и никто не поймёт особых случаев и проблем! Будто таких людей вовсе нет, или это — не наши, не советские граждане… Конкурируй с теми, кому всё равно куда проступать… и потом, уже работая, всё равно ты — никто! «Ты не воевал»! Ты не из того поколения… И — до каких пор фактически патология, выпавшая конкретному поколению, будет возводиться в норму; а то, что нормально в мирной жизни — раздражать? И всё новые поколения будут слышать: вы «не знали горя», недостаточно несчастны, вообще «не такие, как надо»? Будто… не для тех же поколений строился социализм, будто он — монополия старших!..»

(«А даётся ему с трудом, — сказал Мерционов. — Психологический барьер. Хотя всё верно!»)

«…Ну вот, а когда дети пытаются вступиться за себя — железобетонной стеной встаёт Закон! Отчаявшийся подросток — видите ли, «нарушитель порядка»! И мы должны — либо вернуть его в ту же семью, либо поместить в детдом, либо… Но почему так? И… где Закон был раньше? Почему он — на стороне человека с гнилым нутром, что на работе говорит правильные слова, а дома настраивает детей против того же?..»

(«Да, почти крамольная мысль в то время, — согласился и Вин Барг. — Сам от себя не ожидал…»)

«…И как детям защитить себя? Куда обращаться — так страшно дезориентированному в жизни? Кто, где поймёт? Вот эти «воевавшие и голодавшие»; или эти из Афганистана — что сразу в истерику, едва окажется: мир не поделён на чёрное и белое, своих и врагов? Да, как у них всё просто: не свой — значит, враг! А «враг» этот — запутавшийся школьник! И он, может быть, реально — куда больший патриот, чем эти «выходцы в люди», кому неважно, в какой вуз идти, и потом наплевать на всё: на людей, на работу! И сами же, чуть что — «разочарованные в социализме», смотрят на Запад, будто там нужны… Но если это «скрытые патологии», то страшно: сколько же их тогда? А если нет — что неладно в нашем обществе, что делаем не так? Кому открываем широкую дорогу — в ущерб другим, более достойным? И откуда их столько, этих пустых душ: «ветераны», «патриоты» на публику — и фактически предатели у себя дома? Ещё уверены, что обижены, ущемлены — и так немало получив в обход других…»

(«Верно, — понял Мерционов. — Но барьеры: «человек — существо социальное», и чтобы никакой «биологии»!..»)

«…А тут — ещё грань, о которой вряд ли думаем в нашей работе! Конечно, не каждый с лёгкостью пойдёт на насилие, причинит страдание другому. Но это — если твёрдо уверен, где добро, где зло… А если нет? Уже усвоил «образ врага»: того же директора, что притесняет родителей, ворует в больших масштабах, но у него «связи»… Или — семья из-за революции что-то не унаследовала, был сослан родственник — националист или кулак… Не всегда знаешь, как относиться! А этим — долбят сознание ребёнка… Или — те же «гонения на веру», принадлежность к «высшему», «богоизбранному» сословию… Столько мирных лет, не рвутся бомбы — а им неймется! Либо — сбежать на Запад, хлопнув дверью на весь Союз, либо — тут, на месте, гадить направо и налево…»

(«Ну, он не знает, — сказал Вин Барг. — Как эта «вера» захватывает людей…»)

«…Или вопросы экологии, вооружений — когда в них малограмотны родители? «Запусками спутников испортили климат»… Тоже — образ врага, с которым надо бороться? А способы — предлагают литература, кинематограф: восстания, подполье, террористические акты! И это, с фашизма или царизма — переносят в современность, в советскую действительность!.. Было же: группа школьников всерьёз собралась выкрасть американского посла, и обменять на заключённого, принятого ими за коммуниста! А потом что оказалось бы? Суверенитет другой страны и особые права дипломатов надо уважать — так что это не подвиг, а преступление? И тот на самом деле — какого-то дурацкого экстремистского толка, не более! Есть на Западе и такого пошиба «движения протеста»… Хотя тоже, вдруг и тут в основе — эксплуатация детской доверчивости? И чего хотят такие «обиженные», «пострадавшие», «озабоченные судьбами мира» — а по сути лишь озлобленные до невменяемости: чтобы их дети становились… кем? И от чего это: от собственной ничтожности, неспособности решить какие-то проблемы? Удобнее — раздуть перед детьми своё личное до размеров мирового зла? Но вот «облегчили душу», те — в шоке… А дальше?..»

(«Нет, не готов к каким-то выводам, — понял Вин Барг. — Барьер…»)

«…А тут — ещё личная месть! Проявил способности в неожиданном направлении, да ещё в таком возрасте — и ничтожество с самомнением не могло стерпеть! Хватило ума — направить его судьбу так… Вот именно: кого — из-за кого теряем? И хотим построить лучшее общество для всех — откуда же эта мразь, нечисть? И что с ними делать? Куда девать, как воспитывать, где использовать?..»

(«И тут барьер, — повторил Вин Барг. — Хотя думает давно…»

«И пугает то, к чему он приходит», — добавил Мерционов.)

«…Но — и не чужим людям ломают жизнь! Кем же видят в перспективе — родных детей, какую судьбу им готовят? Или… как же это их надо презирать, ненавидеть? Тех, кто продолжает род, с кем — общая половина генов? Хотя… — Ромбов вздрогнул от какой-то внезапной мысли. — Половина генов…»

…— Опять обрыв, — с досадой сказал Вин Барг. — Но что-то понял… Хотя! Опять запись…

— Что-то… с биографией, — успел ответить Мерционов, прежде чем серая пелена вспыхнула новым видением…

…— Так вот о биографии я и хотела с вами поговорить, — начала Мария Павловна. — А то сама долго не хотела замечать некоторых странностей, хотя и Захар мне говорил… Вот например: когда он в 79-м году на летних каникулах какое-то время был у родителей мужа… А он, кстати, уже тогда знал с моей стороны всю родословную до пятого поколения — и попросил там тоже показать ему на кладбище могилы родственников, чтобы так же хорошо знать её со стороны отца. Но сразу обратил внимание, что не сходятся фамилии… Как-то получалось, что прабабушка — Кременецкая и не по мужу, и не по отцу — у тех фамилии другие — и он не мог понять: от кого же тогда унаследовал свою? А ему объяснили: тот, кого он принял за её отца, своего прапрадеда — на самом деле более дальний родственник; прапрадед — похоронен где-то в Житомирской области. И он подумал, что просто ошибся… Но и потом: в могиле, как он снова понял, другой прабабушки — оказалась чья-то тётя такой дальней степени родства, что они сами не могли толком вспомнить, чья же это тётя. И с семейными фотографиями то же самое: он их там случайно нашёл, стал смотреть, спрашивать, кто где изображён — и они тоже стали путаться, кто там чьи дяди и тёти с какой стороны. В общем, получилось: будто это он не может их всех правильно запомнить. Правда, и семьи у тех были большие — чуть ли не по двадцать детей. Но согласитесь: путаться в именах ближайших родственников, которых они должны помнить, всё-таки странно… И потом ему ещё показали какой-то крест без таблички: тут, мол, «похоронена знакомая твоей другой бабушки», это значит — моей матери. А мы потом всё вспоминали — и не могли вспомнить: кто же это? Нет у нас там больше никаких знакомых… А потом родители мужа вообще по непонятной причине рассорились с нами, и в 80-м году уехали в Ивано-Франковскую область. И связи с ними не было, и муж их не вспоминал — только где-то перед самым отъездом сюда, в июне, вдруг обмолвился: «их уже нет». Хотя и на похороны, насколько я знаю, не ездил…