Юрий Леляков - Журавлиная ночь

— …Кстати, я же и вспомнил всё — как бы глазами одного из… своих! Саттара Ферхатова… Вот и назвался им… Не знаешь такого в нашем роду? Ладно, приеду — расскажу подробнее…

(«И вот его выбор… в этой ветви! — разочарованно подтвердил Вин Барг. — Хотя… ещё фрагмент!»)

…Кламонтов вошёл в подъезд. После морозного воздуха и яркого света фонарей — сразу стало темно и душно. Позади была бессонная ночь с пересадкой из одного поезда в другой, подниматься было тяжело. На площадке третьего этажа он вовсе почувствовал, что его сносит к стене — и решил передохнуть…

— Что же ты, скотина, тут делаешь? — раздавшийся сверху, из темноты, незнакомый голос заставил вздрогнуть и напрячься (и там, и здесь). — Гуляешь тут среди ночи пьяным, и ещё всякую дрянь на стенах пишешь? Стирай, что написал!..

Он не успел ни среагировать, ни сообразить что-то — как из темноты лестницы возник чей-то силуэт, и кто-то, схватив его за воротник куртки, чуть не прямо лицом ткнул в стену, где были написаны названия двух, вероятно, футбольных команд, и к одной — приписано нецензурное слово.

— О чём это? — вырвалось у Кламонтова (и то неясно от внезапного испуга). — И… при чём тут я?

— Смотрите, он ещё и огрызается! Давай стирай!

…И тут стало по-настоящему страшно. Он совершенно не был готов к такому… Что делать — сейчас, рано утром, когда Саттар (Кламонтов по-прежнему называл его так), возможно, ещё спал? А Кламонтов, в таком состоянии — и громко позвать на помощь не мог бы? Да и кто услышал бы сразу: вот этот подонок за спиной? И просто стучать в ближайшую дверь — то же самое… Был бы одет по-летнему — мог ещё вывернуться одним резким движением, но и то сомнительно, а так…

— Я здесь не один, — наконец нашёлся Кламонтов. — Меня ждут наверху. И знают, что я уже вошёл…

Рука, державшая воротник, медленно разжалась…

…А уже в следующем фрагменте — подъезд был полон людей, и самозванный «блюститель порядка» бормотал, привалившись к стене и утирая с лица кровь:

— Ну, так я же не знал… Не узнал его, понимаете… Думал — это тот, из соседнего подъезда…

— Но со взрослыми так не ошибаетесь, правда? — не дал договорить возмущённый женский голос.

— А с детьми соседей сколько раз бывало, — добавил из темноты и другой, мужской. — Хватает за руку, тащит куда-то, заставляет подбирать бумажки, огрызки, окурки, тоже стирать надписи со стен! А потом говорит: в лицо не узнал, кто это! Думал, какие-то чужие дети специально пришли и мусорят здесь! А откуда у тебя вообще право распоряжаться чьими-то детьми? И вот уже до студентов из других городов дошёл… Ну, и что теперь с тобой делать, сволочь? Кого ты следующий раз в лицо не узнаешь? Или — самому так заехать в морду, чтобы себя не узнал — и в сумасшедший дом? А то, знаете, я уже устал бояться за своих детей…

— Точно, сколько можно, — согласился кто-то. — Он, видите ли, заслуженный, и всё такое… А мы, и те, кто к нам приходят — что, не люди?..

(«И тут опять такое! — не удержался Мерционов. — Ну, что за карма, что за злой рок? А потом — эти же и поднимут вой про штрафбаты…»)

…— Ладно, Хельмут, пойдём, — Саттар протянул ему руку, — Он хоть тебе-то… ничего не сделал?

— Нет, он мне ничего, — признался Кламонтов ещё с дрожью в голосе. — Представь, это я не выдержал. Тем более, вспомнил и одну школьную встречу с таким же «заслуженным» — где меня случайно назвали по имени, и была такая реакция… Как будто я от этого — уже и не советский человек…

— Да ты больше советский, чем они все, — ответил Саттар. — Кто честно воевал, первым шёл в атаку — тех сколько полегло, а вот такие выжили… Только не разбуди моего брата, чтобы не мешал нам говорить…

…Не зажигая света, они прошли в квартиру. Несмотря на темноту, Кламонтов сразу обратил внимание на аккуратную обстановку (увы, так непохожую на беспорядок у него дома!)… А Саттар, не включая света, лишь подойдя к окну, перелистал взятую со стола книгу — и ещё больше отодвинул занавеску.

— Пять планет должно быть видно сейчас на небе, но вряд ли… — начал он и воскликнул — Смотри!

Кламонтову по пути от остановки троллейбуса к дому Саттара тоже казалось, что было пасмурно — но сейчас, подойдя к окну, он увидел чистое, ясное предрассветное небо глубокого синего цвета. В восточной стороне горизонта уже горела розовая полоска зари — и таким же розово светящимся облаком поднимался из-за домов и таял в небе дым, а над ним довольно высоко сияла яркая Венера. Кламонтов прищурил глаза, чтобы увидеть её не пятном, а точкой, как раньше, но не смог… Меркурий же и Юпитер видны не были — то ли их и скрыли розовые столбы дыма или облачная полоска у горизонта, то ли не давали увидеть городские огни, чуть расплывшиеся в утренней морозной дымке. Но, посмотрев вверх и немного вправо, Кламонтов увидел ещё старый серп Луны, и над ней — мерцающий оранжевый Арктур. Он знал, что левее и ниже должны быть протянувшиеся цепочкой с запада на восток Антарес, Сатурн, Марс и Спика — но, как ни напрягал зрение, увы… Поняв это, Саттар протянул ему бинокль — и стал указывать направления…

— Они все так хорошо видны, а я без бинокля не вижу, — c горечью признался Кламонтов. — И даже моря на Луне! А когда-то у меня было такое ocтpое зрение… Да, пока организм растёт — может прицепиться всякая патология…

— Просто уже светает, — ответил Саттар. — Подожди… как ты говоришь: «пока организм растёт»? А знаешь, это мысль!..

(«Вот и… начало! — понял Кламонтов (здесь). — Ключевой момент!»)

…— Да, кстати, я хотел спросись тебя вот о чём, — Саттар ещё больше отодвинул занавеску, и положил руку на стекло. — Вот посмотри, и сразу закрой глаза. Что ты видишь?

— Тёмную руку на светлом фоне, — ответил Кламонтов. (Этот феномен был ему знаком.) — И держится довольно долго. А при большей освещённости — получается негатив. А вот если попробовать в глубине комнаты…

— Слушай, и тут негатив! — удивлённо ответил оттуда Саттар.

— Но тот, что при более ярком свете — имеет слабые цветовые оттенки. А когда ещё ярче — можно получить и цветной позитив на какие-то секунды. Ну, а уже при ярком дневном свете, если смотреть долго — настоящий цветной негатив. То есть всего — как бы пять стадий. А бывают и промежуточные: распределение яркостей, как на позитиве, а цвета негативные. А однажды мне даже показалось, что в полной темноте смутно вижу контур своего тела как-то… непосредственно. Даже не как образ, оставшийся на сетчатке, а… прямо в тот же момент, что ли…

(«Ну, это уже аура! — понял Кламонтов (здесь). — А там… я не знал бы?»)

…— И с чем всё это связано? — спросил Саттар.

— Ну, насчёт того контура в темноте — не знаю. Сам теряюсь в догадках. А образы на сетчатке… Есть нейроны, реагирующие как на включение, так и на отключение света. И сами рецепторные клетки — тоже разные. Колбочки реагируют на яркий свет — но имеют цветовую избирательность, зато палочки — и на слабый, но не могут различать цвета. Вот мы и видим при отключении света как бы негатив — отсутствие данного раздражителя…