Здравко Сребров - Роман одного открытия

Радионов почувствовал необходимость сойти вниз, пойти по мостовой, вдоль рельс, в тени домов, которые открывали стеклянные глаза, налитые светом.

«Человек скиталец по природе, — подумал он. — Заключенный в городе, в котором он должен завоевывать свой хлеб, потеряв просторы — бескрайние шири и бескрайнюю ленту серых дорог, которые, никто не знает, куда ведут, он создал лабиринт из улиц, город, рассеченный вдоль, поперек, как огромная детская игрушка, чтобы иметь возможность скитаться, передвигаться: идти в одном направлении — на север, в другом — на юг».

Насколько больше казался ему горный человек, ставший против восхода солнца со стрекалом в руках, как воин древнейших времен. Земля дымит обнаженная, теплая, коричневая перед его сильной стопой. Глаза человека с гор блуждают вдали там, где струи синего молока неба и холмов тонут в оранжевом золоте.

А тут, на мостовой, на улице — игрушка, каким маленьким выглядит городской человек. Словно кто-то открыл коробку, полную насекомых и они расползлись во все стороны — вдоль, поперек.

Здания отбрасывают мутную тень, в которой движется человек города. Его глаза устремлены на мостовую, спина согнута, солнце падает на его редкие волосы, как на увядший сад.

«Зачем я приехал?..»

Радионов оторвался от окна. Осмотрелся в белом номере гостиницы. Комната без индивидуальности и все же здесь очень удобно. Постель — чистая, мягкая. Ночной столик. Гардероб в стене. На полу линолеум. Рядом блестящий фарфоровый умывальник с горячей и холодной водой, ванная комната с ванной и душем, выложенная большими фаянсовыми плитками, с разноцветной мозаикой, бездонным зеркалом, в котором тонет мутное серебро дня.

Он быстро разделся. Холодный душ заключил его в бесконечно мягкие объятия. Под сильным душем он заохал от удовольствия как ребенок. Вода прозрачными струями стекала с его груди, плеч, живота, бедер, гладила его быстрыми освежающими ласками.

«И все же я спрятался как крыса в этой фаянсовой коробке для освежения и чистоты».

Ему вспомнились небольшие водопады, которые пенились среди зелени гор. Все небо над ним и он голый под солнцем. Вода бурлит и скачет по уступам скал, мокрые ветви деревьев склоняются, по ним сверкают тысячи брызг. Травы покачиваются, посеребренные чистой росой. Он один среди природы, освеженный солнцем, водою, свободой, напоенный влажным светом.

«Я как будто одичал, — подумал он. — Такой незначительной мне кажется тут городская жизнь. Моя свобода вставлена в рамки из глянцевитых стен из фаянса, из штукатурки, украшенной бледными или золотыми жилками… Без неба и без простора, жизнь тут мне кажется парафиновой тюрьмой. Зачем я приехал в город?..

Что-то странное происходит со мной. Ты что-то задумал, Радионов. К добру ли? Или это может быть новый заряд! Орел не спускается с неба, не ищет гнездо среди камней и скал, охваченный инстинктом, побеждающим стремление к свободе…»

Радионов тряхнул головой. Вышел из под душа. Быстро вытерся полотенцем. Оделся. Через несколько минут он спускался по широкой лестнице к выходу из здания.

Улица уже кишела утренней жизнью. Город гудел многоголосым шумом, звучавшим в каменном лабиринте зданий как странная музыка.

Радионов почувствовал, что его охватывают новые ощущения. Ему показалось, что он частица, пришедшей в движение по всем направлениям жизни. Люди сейчас выглядели иначе: каждый со своей судьбой, своими страданиями, заботами и радостями. Он вышел на мостовую. Улица простиралась перед его глазами, залитая помутившимся дневным светом.

С хриплым ревом вперед и назад пролетали машины с причудливо закругленными очертаниями, яркой окраски: серые, зеленые, синие, черные, блестящие.

Трамвайные ящики со старческим постоянством наводили блеск на вытянувшиеся вдали трамвайные рельсы, синие огоньки пробегали по тонким проволокам. Деревья, отяжелевшие от зелени, были неподвижными свидетелями суеты по улицам зажившего всеми тревогами дня города.

Весь этот день был какой-то особенный для него.

Радионов двигался, растворившись в улице, охваченный ею. Ему улыбались женские глаза, с ресницами, отяжелевшими от краски, с кроваво-красными губами, с волосами, падавшими на плечи фальшивыми кудрями. Навязчиво бросались в глаза, согретые тонким шелком, танцующие ноги барышень, подражавших танцам всех времен странными вывертами высоких каблуков. Закопченные люди, плохо одетые коварным режиссером, с опухшими лицами и глазами без капли солнца… Дети, преждевременно состарившиеся, почерневшие как колониальные недоноски, и среди них полосы солнца, которое нарезает улицу на золотисто коричневые куски.

Свет врывался в окна, выливал свое золото в ста тысячах загадочных комнат, в которых каждую минуту сплетались малые и большие клубки человеческих столкновений, историй, драм, трагикомедий.

За стенами рождались и умирали люди. Поднимались вверх мозолистые кулаки. Лютая злоба кипела, сладострастные конвульсии любви и порочных снов…

Мимо протекала уличная жизнь, как равнодушная река.

Радионов шагал вперед, его толкали засмотревшиеся на блестящие витрины дамы, девицы, прислуга.

Витрина — иконостас современного города!..

Тут впиваются жадные глаза в мишуру всего, что нужно и не нужно горожанину. Товарная жизнь, голодная на вещи жизнь: торговля и промышленность битком набили универсальные магазины на сто веков приманками. Тысячи впиваются глазами — покупает один…

Радионову захотелось поскорее выйти из города. В парки с деревьями со всех лесов и с цветами нашей и иностранной флоры.

Этот мир знаком ему.

Под зеленой и густой тенью больших садов он снял шляпу. Ветви каштанов опускались до холеных трав искусственных лужаек с кроваво-красными и белыми тюльпанами — редкими цветами, покачивавшимися от ветра и орошавшими свежую зелень красным и белым огнем своих сердец…

Он присел. Скамейки были свободны. На юге небо сияло, очистившись от дыма, синее и бездонное, — то самое небо, которое простирается над горами и полями. Солнце тонуло в зелени широколистных деревьев и золотыми мечами разрезало тени на аллеях.

И как всегда случается, когда человек почувствует таинственным звериным инстинктом присутствие другого за его спиной, Радионов невольно обернулся назад и посмотрел в южный угол парка.

По белым ступенькам большой аллеи спускалась молодая женщина походкой, не присущей женщинам города.

Радионов почему-то вспомнил о «Благовесте» Росетти — картине, виденной в цветной репродукции в ученические годы.

У дамы были темно-русые волосы. Она шла, держа летнюю шляпу в руке. Радионов заметил под ее золотистым платьем в оранжевых цветах прекрасную талию женщины и красивые ноги с мягкими незаконченными изгибами линий.